– Это ты, что ли, ведьма? – здоровенный мужик, вывалившийся из дорогой иностранной машины (никогда не умела их различать), презрительно оглядывает меня и сплевывает.
Ну да, согласна. Джинсы и рубашка в клетку никак не коррелируются с образом ведьмы. Да и лет мне, по его мнению, маловато. И бородавка на носу не растет. Но это не повод плевать в моем дворе.
– Уходи отсюда, добрый человек, – Петровна, почуяв неладное, кидается наперерез мужику, видно, надеясь уберечь. Вот всегда она такая. Жалостливая. И жизнь вроде била, а все добро видит. – Не надо тебе здесь быть.
– А ты кто еще? Отвали.
Мужик отпихивает с дороги легкую старушку и двигается к моему крыльцу. Два шага целых делает. А потом замирает.
Я смотрю, как лицо его искажается сначала недоумением, непониманием, а затем осознанием происходящего и, наконец, диким, животным страхом, от которого хочешь завыть. А не можешь.
– В моем дворе не плюют. – Негромко говорю я. – Вернись, прибери за собой. А потом уезжай отсюда.
Тут я кошусь на Петровну, как всегда в таких ситуациях, осеняющую себя крестным знамением. Наивная, глупая вера. Ведь ни разу не помогало. А она все старается.
– Не надо его, дочка, не надо, – шепчет она, просительно глядя на меня, – глупый он.
– До стольки лет дожил, а ума не нажил. Значит, и учить бесполезно. И жалеть не стоит.
– Жалко все равно. Человек же.
– Вот принесло тебя сюда сегодня ни свет ни заря, – с досадой выдыхаю я, чувствуя, как злость уходит, заменяясь какой-то печалью. Не сказать, чтоб светлой, но и не мрачной. – Ладно.
Поворачиваюсь к мучительно таращащему глаза мужику. Он все слышит. И уже все понимает. А сделать ничего не может.
– Ну как тебе, хреново? Беспомощным себя чувствовать? А ей каково было?
Мужик пучит глаза еще сильнее, поменяв цвет лица с красного за бледно-зеленый, начинает трястись.
– Ты зря приехал. То, что у тебя сейчас – это ответ за все, что сделал. За ее боль. За ее страх. Тебе никто не поможет. И я не помогу, даже если бы и хотела. Такие черные проклятия только со смертью уходят. Прощай.
Я разворачиваюсь и иду в дом. А за спиной раздается тихий скулеж, сопровождаемый торопливой старушечьей молитвой. Я знаю, что пришелец сейчас тщательно вытирает свой плевок, соскребая пыль с земли ногтями. И воет. Тихо и страшно. Оно всегда страшно, когда лицом к лицу со своей совестью встречаешься.
Но думать про него я не собираюсь. Если обо всех думать таким, как я, то до тридцати лет не доживешь. А мне сорок уже. И это очень серьезно. Хоть и выгляжу несерьезно.
Я прикрываю дверь, прохожу сразу в дальнюю комнату, переоборудованную под медицинский кабинет. К моему единственному лежачему пациенту.
Останавливаюсь, внимательно разглядывая огромное, покрытое татуировками и шрамами тело. Он не спит. Лежит, смотрит в потолок бездумно, закинув мощные руки за голову.
– Кто там приезжал?
Голос, тихий и гулкий. Таким только приказы отдавать. Он и отдавал. Совсем недавно.
– Неважно. Он уже уехал.
– Напугала?
Усмехается, губами. Глаз не затрагивая. Плохо.
– Как я могу напугать?
Поворачивается, смотрит в упор. Потом скользит взглядом ниже. Тяжеловесно и серьезно. Словно прикидывая, могу напугать? Не могу?
– Да, глядя на тебя, не пугаться хочется, а…
Тут он замолкает. Не отводя глаз.
А вот я отвожу. Слишком долго одна. Слишком давно с таким откровенным мужским интересом не сталкивалась. Позабыла, каково это.
– Давай попробуем вставать. Ты уже можешь.
– Не могу.
Откидывается обратно на подушку, опять забрасывает руки за голову.
– Можешь.
– Не могу, сказал. Голова болит. Говорил же тебе, ведьма!
Рычит. Грозный такой. Как мой пес, Мальчик, что охраняет лесной домик.
– Встанешь – и пройдет.
– Да она постоянно болит. Как встану – болит! Отвали от меня! Матери звони, пусть забирает. А еще лучше, просто на улицу вышвырни. А матери не говори ничего. Скажи, сам ушел.
У меня не получается его ударить. Реакция тела оказывается на высоте. Он удивленно смотрит на мою руку, тростинкой заламывающуюся в его лапище, потом переводит взгляд на меня и неожиданно дергает к себе. Заставляя практически лечь сверху, только ноги беспомощно скребут пол.
Я не пугаюсь. Я мало чего боюсь. Но удивляюсь.
Обычно меня сторонятся. Интуитивно пытаются обойти. В деревне нашей уже нет таких, а вот в соседней есть еще люди, которые при виде меня трижды сплевывают через левое плечо и отводят взгляд. От сглаза.
Мужчины… Тут из крайности в крайность. Есть сумасшедшие, что летят на огонь. Были, вернее. Сейчас уже нет. Много-много лет нет.
Но в основном, тоже… Десятой дорогой.
