Елена Рябова (Березовец) родилась в 1955 году в г. Барнауле.
В 1979 году окончила Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова по специальности «журналистика».
С начала восьмидесятых по начало девяностых годов прошлого века работала завлитом в Алтайском государственном театре им. В. Шукшина. Писала рецензии на спектакли местных и гастролирующих театров. А также сотрудничала с радио и ТВ! То есть была, в сущности, пиарщицей!
В середине 90-х начала сотрудничать с газетой «Свободный курс», где стала основателем отдела культуры и искусства.
В 1997 году принимала участие в российском конкурсе провинциальных журналистов, пишущих на темы культуры и искусства, который проводился газетой «Культура» и Институтом «Открытое Общество» (фонд Сороса). Заняла третье место в номинации «Рецензия».
В конце 90-х работала в главной краевой газете «Алтайская правда» – заместителем редактора отдела культуры и образования. Публиковалась в столичных изданиях: журналах «Театральная жизнь и «Театр», а также в газете «Культура».
Склонность к писательству, в сущности, «преследовала» автора со школьной скамьи. Но всерьез она занялась созданием литературных произведений в зрелом возрасте – после сорока лет.
Сегодня в творческом портфеле Елены Рябовой (Березовец) – два романа – «Год кондуктора, или метаморфозы любви» и «Век кондуктора, или Ночь смерти глазами любви», восемь повестей (историй из жизни одиноких женщин), и семь миниатюр, посвященных волшебной природе Горного Алтая.
Романы представляют собой двухтомник, но при этом каждую книгу можно читать, как самостоятельное произведение.
В 2012 году переехала из Барнаула в село Турочак Республики Алтай, где продолжает заниматься литературной деятельностью.
Стреляться было нечем! А поскольку цианистого калия, который сожительница и даже как бы подруга Аглая, по ее словам, держала прямо в комнате на самом видном месте, все равно было не найти, потому что Аглая скорее всего врала, то ей не оставалось ничего другого, кроме как смотреть на себя со стороны. И видеть следующее: взрослая дурра, с почти уже высшим образованием, жжет ладан, травится никотином, тупо смотрит в окно и хочет застрелиться.
И это в то самое время, когда на столе – не нюханный диплом, а на факультете – незнакомый руководитель, уже не чающий ее, наверное, лицезреть.
Взять разве поехать сегодня. Выйти в эту липкую весеннюю сырость, потосковать в метро, потолкаться на факультете, с кем-нибудь поболтать, похихикать – словом, укрепиться и посмотреть на свое мерзкое настоящее с какой-нибудь другой точки.
Она – назовем ее Инной – встала со спального дивана и принялась лихорадочно натягивать джинсы: надо срочно, сию же минуту выбираться из высотки, пока этот проклятый сталинский ампир на Ленинских горах окончательно ее не раздавил. Стоило ли переться за тридевять земель в столицу, – с жалкими остатками иронии думала она, запирая дверь, – для того, чтобы изводиться из-за каких-то штанов, или, выражаясь более интеллигентно, из-за недоустройства личной жизни…
***
Да нет, конечно же, в Москву они – самые решительные школьники советской провинции – ехали вовсе (или не только?) за личной жизнью, а, в первую очередь, за самым качественным в стране образованием, которое, как они мечтали, должно было распахнуть перед ними двери столичных, а то и (поскольку Инна и ее будущие друзья выбрали в качестве будущей профессии жутко модную в семидесятые годы журналистику) забугорных редакций, издательств, агентств и прочих учреждений и служб, связанных с литературной или около того деятельностью.
Что ж, мечтать, как всегда считалось в нашем народе, не вредно. А ближе к рубежу веков даже стало считаться, что и полезно: мыслеобразы, дескать, формируются, а потом и в жизнь воплощаются.
Может быть, теперь они, и правда, воплощаются, да только во времена сугубого коммунистического материализма любые мыслеобразы рассыпались в прах об одну из главных установок «социалистического общежития»: трудись там, где ты прописан. Или там, где тебе прикажут. Да вот только в столице ее бывшим студентам, будь они хоть семи пядей во лбу, трудиться, как правило, не приказывали. И без них, дескать, с семью пядями народу полным-полно.
И это, в общем-то, было правильно. Ведь если бы в столице ежегодно оставались все желающие новоиспеченные специалисты (а вкусить столичной «манны» желали буквально все!), то ей (столице) пришлось бы разрастись в результате до размеров всей нашей страны. Или во всяком случае до ее половины.
А, впрочем, это тоже было бы правильно. Пусть бы вся страна сделалась столицей, чтобы провинция перестала, наконец, на нее обижаться: у них там, дескать есть все, а у нас – вошь на аркане, да и та в дефиците. И это при развитом-то социализме!
Короче говоря, все светлые мечты о столичной карьере упирались в одну маленькую и с виду невзрачную штучку – в штамп о московской прописке. Который, в свою очередь, упирался в другую, себе подобную штучку – тоже в штамп, но уже о браке. С законным жителем столицы, разумеется.
