Весёлые и грустные поэтические картинки Эмануила Глускина

Весёлые и грустные поэтические картинки Эмануила Глускина
О книге

Автор – внук главного раввина Ленинграда, сын Гиты Глускиной и воспитанник её сестры Софии, у которой жил в Пскове. Помимо художественной книги «Приглашение на Жизнь» (Ридеро), у него 80 научных публикаций в физических и электрических журналах, также в интернете могут быть найдены его социологические работы. Он большой патриот Израиля, верит в необходимость взаимного уважения между народами, в возможность мира, и считает русский язык своим основным интеллектуальным богатством.

Читать Весёлые и грустные поэтические картинки Эмануила Глускина онлайн беплатно


Шрифт
Интервал

© Эмануил Львович Глускин, 2020


ISBN 978-5-4498-3093-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Авторское введение

Дорогой Читатель – «Примите исповедь мою»…

Я всегда высказываю своё мнение в резкой форме. Это совершенно не означает что я пытаюсь «заглушить» чью-то мысль – просто я заметил, что всё мягко и деликатно (не «круто») сказанное забывается через минуту. Так что вопрос прежде всего в том, важна ли твоя точка зрения – даже если это просто какая-то специфическая добавка к тому что все остальные думают. Действительно ли тебе есть что сказать – что-то ценное, нужное людям. В отношении поэзии, это означает что мысль не должна гасится мелодией стиха. Конечно, резкость в искусстве не рекомендуется, тем более цинизм, который взятый сам по себе – звучит как плохое слово. Однако в артистическом (и научном) контексте всё это меняется, и я был очень обрадован увидев недавно одно интервью замечательного танцора и нынешнего директора Большого Театра, Николая Цискаридзе, в котором он говорит о вкладе великих деятелей русского (российского) театра, подчёркивая, совершенно на равных, в их мотивациях и достижениях, роли прямоты (честности) и цинизма. Можно ли (научно) видеть цинизм как органическую часть прямоты – я не знаю, но я почувствовал, что есть некоторая моральная поддержка людям, которые видят этот мир с горечью и хотят его исправить.

Своё еврейство я всегда подчёркиваю – всё-таки докладчика надо представлять слушателям, которым стоит понимать его ограниченность. Моя мама любила слова И. А. Бродского: «На Васильевский Остров я приду умирать», и я написал:

Бес в ребро моё, седина в бороду;
Я приду умирать в Иерусалим —
Повидаться с ним —
С моим Старым Городом.

Допустим, что кто-то нашёл несколько уравнений относящихся к некоторой физической системе, и Г-дь Б-г сделал этот мир так, что эти уравнения образуют внутренне непротиворечивую математическую систему. Это рождение теории, как рождение ребёнка. Тот, кто понял красоту возникшей ситуации – пойдёт с ней вперёд. Я люблю еврейскую тему, потому что я умею говорить о ней с достоинством. Как это во мне родилось – я не знаю, но это так, и мне с этим очень хорошо. Это даёт мне силы делать что-то и для других.

Всё же, осуждение антисемитизма у меня чисто сознательное. Так же как в начале 20-го века была грандиозная революция в физике – так и сегодня близится серьёзная революция в социологии, и антисемитизм – этот острейший кинжал антиинтеллектуализма – безусловно является социологической темой. Я верю, что мои усилия не напрасны, и придёт пора, когда мою более раннюю книгу «Приглашение на Жизнь» будут учить в обычной школе.

Я благодарен многим своим ФБ-друзьям, за мотивацию. Каждый кто это заслуживает, себя тут найдёт. Но особенно я благодарен выдающемуся учёному-академику (Россия и США), замечательному поэту и человеку, Владимиру Евгеньевичу Захарову, который доброжелательно меня воспитывал через эти мои стихи.

Как в этом собрании, так и в «Приглашении на Жизнь» – я стараюсь всегда видеть, как красоту, так и ужасы жизни РОМАНТИЧНО. При этом мой «цинизм» всегда доброжелателен. Наконец, следует иметь в виду, что «Приглашение на Жизнь» значительно труднее, и несмотря на относительную краткость книги, скорее настоящее собрание является введение к ней, а не наоборот.

Карелия

В лесу карельском утром рано
Расставив уши, ноги врозь,
Чуть видный в завесе тумана
Стоит величественный лось.

Синайской пальме

Ах, эта пальма!
В застывшем танце вдруг проснется,
В дрожащем воздухе взовьётся,
Истому нежную пробудит,
И к грозди фиников как к груди,
Верблюд надменный прикоснётся.

В Париже

Я не знаю за что мне такие подарки,
Но сейчас я стою в Париже,
И с наполеоновской Арки
На меня кони пеною брызжут.
И не верю я, что не вру,
что я брошен свирепому Лувру,
И что не в прорубленном там оконце,
А прямо тут, где Париж-столица,
Восходит со мною огромное Солнце, —
– Солнце Аустерлица.

Ответ Тютчеву

Как нам даётся благодать —
– Вдруг чьё-то слово нас коснётся,
Нежданно с силой отзовётся,
– И нами вдруг произнесётся, —
– ЧТО нам удастся вдруг понять?

Вертинскому

Мне-то одному,
Да и всем Вам, каждому,
Припомнить не лишне ещё
Что очень важно для любви
Что соловьи поют на кладбище,
Александру Вертинскому, —
Те же соловьи!
А я хочу умереть в январе,
Чтоб согреться под снегом пушистым и чистым,
И на смертном одре
Я хочу спеть Вертинского чтоб остаться Артистом.
И остался, как Есенин нежный,
В этот мир влюблён;
В этот Райский Сад безбрежный,
И в девичий стон.

Ван Гогу (1)

Смотри как даль свежа,
Как высь поёт,
И как в кулоне изумруд,
Тут замок вставлен.
И не скажи: «Какой здесь труд!
Как собран был, направлен»…
И не скажи мне: «Ах, как мил!»
Скажи мне: «Видишь, —
Он краски ветром закружил;
Ведь это он один так мог,
И знал лишь в этом бытиё;
И с гордостью навек зажёг
Он имя чудное своё, —
– Винсент Ван Гог!»

Ван Гогу (2)

Краски ветром закружились У Ван Гога,
Понеслись и опустились на холстину.
Странно, необычно, и нестрого
Жизни он нарисовал картину.
Надо бы прийти мне на подмогу,
Чтоб облечь в словесную рутину
Этих красок радость и тревогу,
Я же сделал всё что мог, ей Богу!


Вам будет интересно