Внутренний фронт
В марте 1941 г. автор попадает в Берлин, на Трансформаторный завод фирмы АЭГ. Сначала его направляют в гальванический цех на тяжелую физическую работу, а затем с учетом хорошего знания немецкого языка переводят в цех ДС-1 кладовщиком и подносчиком узлов и деталей. Эта должность позволяет автору посещать разные цеха завода не вызывая подозрений. Он знакомится со многими рабочими, среди которых треть составляют иностранцы. Постепенно у него складываются доверительные отношения с Иосифом Гнатом из Трибницы, итальянцем Марио и французом Жозефом, а также с кладовщиком цеха ДС-3 Фридрихом Муравске. Вскоре по приезду в Берлин автор заполняет анкеты на возвращение на родину в советском консульстве. У него нет с собой латвийского паспорта, но он прикладывает к заявлению свое интербригадовское удостоверение. Сотрудники консульства обещают ему помочь, но вскоре Германия нападает на Советский Союз и советских дипломатов эвакуируют. Через Фридриха автор включается в деятельность подпольной организации, которая распространяет листовки и подпольную газету "Иннере Фронт". В этой организации связным автора является Отто Грабовски. Отто назначает автора ответственным по работе среди иностранцев. Выполняя это поручение, автор устанавливает связи с лагерями восточных рабочих, помогает создавать там лагерные комитеты и группы саботажа, пишет воззвание-листовку, которую размножает на ротаторе брат Отто Макс. Ее потом распространяют по лагерям. На смену Отто связным становится Герберт Грассе. Автор пишет воззвание "Второй фронт – будет!" на восковке переданной ему Гербертом, но воззвание не успевают размножить из-за ареста Герберта. Воспользовавшись полагаемым ему ежегодным десятидневным отпуском в августе 1943 г. автор, чтобы избежать ареста, уезжает в Париж.
Книга издана в 2013 году.
Читать Внутренний фронт онлайн беплатно
Четвертая часть повести
«Иду к тебе. 1936–1945»
Редакторы: Инна Кравченко и Татьяна Губина
Общая редакция и примечания Владимира Кочеткова
Переводы с немецкого Марка Циприна
Берлин
У огромных, отапливаемых газом дезинфекционных печей, орудуют угрюмые глухонемые.
Поговорить не с кем и некого спросить, куда нас привезли, надолго ли?
На нас полосатые больничные или тюремные (не поймешь), куртки и панталоны. Все наши вещи проходят санобработку.
В безжалостной газовой печи гибнет моя испанская козлиная тужурка, которую я собирался подарить Владеку. Если не считать интербригадовскую книжку, завернутую вместе с проездными документами в газетку в кармане полосатой куртки, тужурка – последнее доказательство моего пребывания в Испании.
А как раз теперь этого доказательства и не надо. Таковы новые обстоятельства.
Я всего опасаюсь. Провокаций, слежки. Ведь как-никак не где-нибудь в Гюрсе или Верне, среди своих, а один, пока один, в столице Третьего Рейха. И осторожность – первая заповедь антифашиста в нынешних условиях. Я все-таки кое-что запомнил из лекций-инструктажей там, в Верне.
Я никогда не был в республиканской Испании. Нигде и никогда не состоял в политических организациях. Это надо зарубить себе на носу. Но к этому надо еще и привыкнуть.
Я – Косетков, а не Кочетков. Латвийский моряк и только. Отстал от парохода по пьянке. Недолго жил в Париже. А документы?.. Документы какая-то девка стянула. Все вместе – документы и деньги. Они алчны на деньги, эти портовые шлюхи. Сейчас вот пробираюсь домой в Латвию. Почему не морем? Так сейчас же война!
Вот такое и плету моему новому приятелю Антону, почти земляку, пожилому, седому как лунь, прецизионному механику-украинцу из Таллина. Из предосторожности и для проверки – как все это звучит, правдоподобно ли?
Но у Антона свои заботы и моя биография его не интересует.
У него тоже были какие-то недоразумения во Франции. И если не с портовыми шлюхами, то определенно с французской полицией. Отсюда и высылка из Франции, и вынужденная отсидка в Ле Турель[1]. Так, во всяком случае, он объясняет.
Санобработка и дезинфекция, в конце концов, заканчиваются, и мы снова облачаемся в наши помятые костюмчики.
Появляются представители берлинских заводов и фабрик. Нас разбирают крупными и мелкими партиями: пожилого, хорошо говорящего по-немецки файнмеханикера[2] Антона – с большим удовольствием; меня – моряка без нужной сухопутной профессии – с меньшим. А, в общем – всех. Спрос на дешевую рабочую силу огромный. Миллионы мужчин – в армии, автоматизация – в зачатке, а военные заказы растут.
Нас выводят из приземистого санпропускника, затерянного в длинном квартале серых и скучных жилых домов.
Сажают в трамвай и, любезно объясняя, где мы находимся, везут через весь город.
Мы едем мимо редких очередей домашних хозяек у продовольственных магазинов. Мимо чопорно строгих офицеров вермахта и лихо козыряющих, подтянутых солдат. Мимо полицейских – шупо[3] в приплюснутых, обрезанных сверху, черных касках. И проезжающих навстречу друг другу велосипедистов, изгибающихся в римском нацистском приветствии с риском слететь с велосипедов.
Проезжаем мимо школьных участков с резвящейся детворой в форме гитлерюгенд[4] с кинжальчиками у поясов. Вдоль колонны армейских вездеходов с белокурыми румяными пехотинцами, беспечно посматривающими на проезжих. Мимо пивных и магазинов, церквей с готическими шпилями и памятников старины.
По большому спокойному и самоуверенному столичному городу Берлину.
1 – дом, где автор жил в 1941 г.; 2 – завод АЭГ-ТРО; 3 – завод «Пертрикс».>*1
Рабочий завода АЭГ-ТРО
Дородный полицай, отрубив громогласно «Хайль Гитлер!», ведет нас узкими проходами между коек. На рукаве зеленого форменного мундира желтая повязка, на ней надпись: «Заводская полиция» и название фирмы, которой он служит – «АЭГ».
Двухэтажные койки тесно расставлены в комнатах особняка, превращенного в лагерь для рабочих.
Располагаюсь на втором этаже. Тут же куда-то проваливаюсь, усталость берет свое…
Какие-то угрюмые мохнатые чудовища хватают меня за руки и за ноги, легко раскачивают и, прокричав оле[5], бросают меня в газовую печь. Я до того тощ, что не чувствую своего веса. Мне страшно и необычно жарко, но я не сгораю… и почему-то слышу топот ног, вздрагиваю и просыпаюсь. Наверное, жандармы. Сейчас ворвутся. Потащат на работу…
Нет, это возвращаются с работы обитатели особняка. Молодежь, на ходу раздеваясь, хватает полотенца, вытаскивает бритвенные принадлежности, спешит за кипятком, в тесные умывальные, наводит лоск и исчезает. Кто постарше, занимаются стряпней.
Новичков обступают:
– Откуда? Парижанин?
– Не совсем.
– Как дела дома?
– А здесь каково?
– О, у меня только месяц до конца контракта…
…– Марио, – знакомится со мной застенчивый щуплый итальянец, – ты из какого арондисмана?
– Пятого.
– А я из пятнадцатого.
Еще раз просыпаюсь далеко за полночь. Гот фердам[6], – чертыхается запоздавший гуляка, натыкаясь впотьмах на койки. От этого верхние койки раскачиваются и, ударяясь друг о друга, глухо позванивают. «Безобразие» (ном де дье[7]), – ворчат потревоженные.
Надо спать. Завтра девятнадцатое марта сорок первого года, первый раз выходить на работу, на Трансформаторный завод электротехнической фирмы АЭГ.
