Во мраке, а не во тьме
Кто-то выплёскивает своё горе наружу, стремясь поделиться им с окружающими, сделать немногим легче, другие держат всё внутри. Последние раньше вызывали у меня уважение. Вот только помочь как правило им уже не получается. Просто уже поздно…
В скромном, древнем, но сохраняемом в безупречном порядке особняке Дикинсов было словно на похоронах. Мрачно, темно, скучно. Зачем-то даже окна и зеркала позанавешивали. А ведь Присцилла Дикинс ещё была жива.
– Господин, Фицкларенс, сэр…, – поклонился мне Джозеф Ходжес тряхнув седыми бакенбардами и захлопнув свой потёртый саквояж быстрым шагом покинул спальню хозяйки особняка. «Три раза» был отличным доктором, ветераном войны, но помочь лежащей на кровати женщине не мог. Всё дело было в том, что недуг её был не в его власти. В моей.
За плечом, опустив глаза в пол, стоял сам Оуэн Дикинс. Синяки под глазами свидетельствовали о том, что вот уже несколько дней он не спит, повисший на нём фрак (когда-то подогнанный по размеру) что мало ест, а тёмно-коричневые и серые следы едкого порошка на коже пальцев, выдавали не слишком удачные попытки поиграть в алхимика. Всем своим видом он излучал скорбь, скорбь которую его сердце не выдержит после кончины любимой супруги. Нет, на людях он крепился, даже старался улыбаться, но выглядело это печально. Знаете что? Мне было его совсем не жалко.
– Оуэн, будьте любезны сделать так чтобы через пятнадцать минут в особняке не было ни одной живой души кроме меня. Вам ясно?
Мужчина только коротко кивнул и стуча подошвами по застеленной ковром лестнице побежал вниз выполнять данное ему распоряжение.
Так почему же я так относился к этому бедняге? Всё дело в том, что Дикинс поставил свой эгоизм выше безопасности семьи. Завзятый коллекционер приобрёл где-то вещицу с плохой историей и несмотря на предостережения притащил её домой приговорив свою супругу к смерти.
Присцилла в кружевной ночной рубашке лежала на кровати откинув голову на подушку. Кожа её была бледнее отбеленной ткани ночнушки, золотистые волосы, потерявшие волшебный блеск, ещё недавно сводивший кавалеров с ума, разметались вокруг головы грозовым облаком. Черты лица заострились и как будто были обведены кистью неизвестного художника чтобы подчеркнуть его худобу. Но самое главное это руки – пальцы комкая простынь впивались в кровать словно женщина испытывала постоянную сильную боль, но была так слаба, что не могла даже закричать. На самом деле так оно и было ведь я чувствовал её муки. Пальцы ног напрягшись тоже вытянулись вперёд.
Внизу хлопнула входная дверь, кто-то с кем-то шептался в прихожей, а позади меня ребёнок шмыгнул носом.
