В деревне у бабушки меня считали хулиганом. Не все, конечно, но окрестные бабульки точно. Так и говорили моим родителям, мол, хулиган ваш Вовка и пакостник.
А я просто любознательный и книги читаю!
Началось всё с одного случая зимой, когда я приехал к бабушке на Новый год.
Я тогда учился в первом классе, и физрук, Павел Григорьевич, сказал нам, чтобы в каникулы мы тренировались ходить на лыжах. Папа отнёсся к пожеланию учителя со всей ответственностью, особенно когда увидел, как я езжу (он сказал, что как пингвин), и в деревню со мной отправились деревянные просмоленные лыжи и новенькие красные палки.
Палки мне очень нравились. Ими можно было делать что угодно: стрелять, как из автомата, пугать кошек и ворон или во что-нибудь втыкать.
Да-а, втыкались они просто замечательно! Я проверил.
Дело было так. Снегу намело – ух сколько! От заборов одни вершинки торчали. И мороз ударил. Но дома мне не сиделось, и я пошёл кататься.
Красота! Щёки щиплет, пар изо рта – клубами, а ресницы слипаются. На улице – ни души. Один я, как первопроходец на Северном полюсе!
Прокатился я по огороду, через торчащие верхушки забора перешёл на огород бабы Тони и прокатился ещё и по нему. Вдруг смотрю – бельё на верёвках сушится. Простыни там разные, пододеяльники. Я думаю, как же оно зимой-то высохнет? Подъехал поближе, потрогал одну простыню палкой, а простыня вся целиком, как огромная белоснежная пластина, качнулась. Замёрзла! И висят такие пластины, твёрдые, обледенелые, на всех верёвках. Не шелохнутся.
Я ткнул посильнее, чтоб простынь раскачать, а палка-то возьми да и проткни ту насквозь. Смотрю я на дырку – чудеса! Простынь же твёрдая, как деревяшка, а так легко прокололась.
Ткнул я ещё раз. Снова дырка. Кругленькая такая, аккуратная.
И так интересно: если медленно ткнёшь, то простыня только качается, а если резко, то не шевелится, а хрупнет – и прокол.
Проехался я вдоль всего белья, проверяя его на прочность, а потом отошёл и окинул взглядом. Всё в одинаковых дырках. Прям ажурное!
Вот что вода и мороз делают! Физика!
Разглядывал я дело рук своих и вдруг подумал, это что ж я наделал-то? Всё бельё бабы Тони испротыкал! Вряд ли она проникнется моим духом экспериментов и поймёт, что вреда я причинить не хотел.
Страшно мне стало, что накажут за испорченное бельё, и тихонько, пока никто не видел, я вернулся домой.
Тогда я ещё не читал книг про индейцев и следопытов и не сообразил, что такую лыжню натоптал, по которой даже слепой преступника отыщет. Вот и баба Тоня меня нашла.
Ох и влетело мне. Наругали, извиняться заставили, а баба Тоня всё говорила, что надо меня заставить каждую дырку зашить. Чтоб впредь неповадно было.
Или вот ещё раз было, летом.
Вычитал я, что в старину с помощью лягушек молоко хранили. И как по заказу пришла баба Нюра, пожаловалась бабушке, что холодильник сломался, что мастер только через день подъедет и что продукты она в погреб снесла, но всё равно боится, кабы молоко не скисло.
Ну у меня тут в голове и щёлкнуло. Оно всегда как-то щёлкает. Так вот, щёлкнуло в голове, вспомнил я про лягушек и решил бабынюрино молоко спасти. Поймал в заводи у реки двух прекрасных пузатых лягуш и пробрался в соседкин погреб. Выкопан он был за домом и запирался только на задвижку – самое то для спасательной операции. Бабе Нюре о лягушах я, конечно, говорить не стал. Мало ли, вдруг она книг не читает и не знает, что лягуши молоко сохраняют. Я правда, и сам не понимал, как они это делают, так что решил заодно и проверить.
В общем полез я в погреб, а лягуши, за пазухой спрятанные, возятся, телами своими холодными и сырыми живот мне щекочут. От такой щекотки я чуть со ступенек не свалился. Но ничего, устоял.
В погребе было прохладно и темно. После жаркого полудня очень даже приятно посидеть здесь, подумать о жизни. Жаль времени нет. Молоко спасать надо, да и самому выбираться. Спустил я лягуш в банку с молоком, полюбовался, как они там ловко лапками гребут, и пошёл восвояси. Перед этим только крышку снятую положил на горлышко банки, оставив небольшую щель. Это чтоб лягушки не задохнулись и не вылезли.
До самого вечера я ходил довольный и гордый от своей сообразительности. А вечером прибежала баба Нюра и с порога как завопит:
– Убили! Убили!
Бабушка за таблетки схватилась.
– Кого убили?!
– Меня чуть не убили, – кричит баба Нюра. Увидала меня, пальцем тычет: – Вовка твой, хулиган, молоко мне отравил!
Ну потом, конечно, разобрались, что ничего я не травил, а вовсе даже спасал. Однако баба Нюра обиду на меня затаила. Тут ещё и баба Тоня вспомнила мои зимние эксперименты, и на пару они всем о моем «хулиганстве» разнесли.
С того времени уж год прошёл, и я опять на всё лето к бабушке приехал. А соседки до чего злопамятные оказались, никак ни простить, ни забыть не могут. Собрались сегодня в лес за земляникой и попросили мою бабушку за их внучками присмотреть.
Бабушка говорит:
– Некогда мне, Вовка приглядит.
А они ни в какую. Внук, говорят, твой плохому наших лапочек научит.
Мне, конечно, с девчонками-пятилетками сидеть не охота, но и обида разбирает – что ж они, совсем-то негодяя из меня делают?
