Айза
Визг тормозов справа и резкий протяжный гудок ударяют по ушам.
В локоть впиваются чьи-то пальцы. Крик матери за спиной и шум города обрушиваются на меня так внезапно, что становлюсь близка к разрыву сердца.
Оно стучит о рёбра, пока провожаю глазами большую чёрную машину, из которой на меня орёт видный седой мужчина.
– Айза! – Дергает мать за рукав моей куртки. – Сколько можно ворон считать?! Наказание! Что мне с тобой делать?!
К ней присоединяется случайный прохожий с усами и в старомодной шерстяной кепке. Тот самый, который секунду назад выдернул меня из-под машины. Нависнув надо мной, они плюются обвинениями и упрёками. Мать трясёт мои плечи, и в её глазах испуг, а я лишь открываю и закрываю рот, смотря то на одного, то на второго, потому что сама испугалась до смерти!
– Простите… – хрипло извиняюсь перед всеми сразу: перед прохожим, матерью и водителем.
Мужчина качает головой и трясёт перед носом указательным пальцем, мама тащит меня вниз по тротуару, схватив за шиворот куртки.
По щеке ударяет капля дождя.
Ледяная.
Передёрнув плечами, натягиваю на ладони рукава водолазки и прячу руки в карманы, тихо прося:
– Пусти. Я сама…
– Как тебя можно одну куда-то отпустить? – взвивается мама, беря меня за руку. – Тебе восемнадцать! Восемнадцать, а ума на ноль!
Обиженно молчу, потому что ей не нужны мои ответы. И потому что у моей матери не очень хорошо с нервами. Когда она ругает меня, мне хочется заткнуть уши руками и зажмуриться. У меня под кожей зудит и сердце скачет, когда на меня орут.
Её лицо, закутанное в выцветший синий платок, бледное и осунувшееся. Мое выглядит не лучше.
Это бесконечный день.
Бесконечный.
И я хочу, чтобы он поскорее закончился. Просто закончился, и всё. Хоть чем-нибудь! Потому что в моей жизни есть только две вещи, которые я ненавижу больше всего на свете: мой отец и мерзнуть, а в своих ботинках я уже не чувствую ног.
Слившись с толпой пешеходов, переходим широкий проспект в шесть полос.
Мои глаза хватаются за всё подряд: за людей, за их лица, за их одежду, за стеклянные витрины магазинов, в которых плывёт моё отражение, и за вывески кафе. На мне короткая малиновая куртка, синие джинсы и чёрная шапка. И я очень замёрзла, потому что здесь, в Городе, просто ужасно холодный октябрь!
– Давай, я понесу. – Пытаюсь снять с материнского плеча чёрную спортивную сумку.
– Сама хоть дойди, горе луковое. – Закатывает она глаза, подкидывая её повыше.
Смиряюсь, возвращая руки в карманы.
Наши жизни, всё, что нам принадлежит, уместилось в одну сумку на двоих. Это всё, что мы успели собрать, сбегая из дома. Неважно. Вещи – это последнее, что в этой жизни сделало бы меня счастливой. И маму тоже.
Мы пересекаем огромную площадь, а за ней я вижу минареты городской мечети. Раньше я видела её только на старых открытках и фотографиях. Потому что, в отличие от матери, я в Городе не бывала, хотя до него три часа на автобусе.
А вот она, моя мать, здесь родилась. Это было тридцать семь лет назад. Она не забывает напоминать о том, что в моем возрасте у неё уже была половина меня. Не думаю, что я готова стать матерью даже в двадцать пять. Для этого ведь нужен муж, а я решила, что замуж никогда не выйду.
Никогда.
Если… Город не примет нас, нам придётся вернуться.
От этой мысли мне становится дурно. Лучше сдохнуть в канаве.
Холодный ветер жалит меня повсюду, поэтому я трясусь.
– Ммм?.. – переспрашиваю, взглянув на мать.
– Замёрзла? – Обеспокоенно.
– У-у… – вру я, утирая рукавом куртки подтекающий нос, за что тут же получаю по рукам и смеюсь.
Положив мою ладонь в карман своего пальто, мама ободрительно сжимает её, говоря:
– Потерпи.
Через час скитаний мы оказываемся на тихой улице, заставленной частными домами.
Желтые фонари вспыхивают одновременно, потому что стемнело.
И я уже не в силах поражаться тому, что место, которое мы ищем – это двухэтажный дом с кованой оградой, у которой припаркован огромный чёрный джип. Не в силах, потому что мокрая одежда стала нестерпимо тяжелой. Мои зубы выбивают дробь, руки окоченели. Даже коса, спрятанная под курткой, кажется мне двухпудовой, будто к ней привязали кирпич.
И это не тот дом, который построили из чего бог пошлёт.
Это же… это настоящий особняк…
Идеально прямоугольный и широкий. Крыльцо с каменными ступенями подсвечено старомодным фонарем. В доме горят почти все окна. Их тут много. Очень много.
Наше гробовое молчание, красноречивее любых слов. Прижавшись друг к другу, мы пялимся на парадную дверь, выкрашенную в красный цвет.
Это место – центр социальной помощи. По крайней мере, мы так думали, потому что это совсем не похоже на что-то с припиской «социальный».
Повернув голову, осматриваю залитый дождем двор с ухоженной территорией. Он тёмный и размокший.
Дверь открывает высокая и очень красивая брюнетка.
Я не воспитана пялиться, но ноги у неё бесконечные и стройные. Она и сама в курсе, потому что демонстрирует их очень узкими джинсами.
Черные, густо подкрашенные глаза изучают нас с ног до головы. Моя рука все ещё в кармане материнского пальто, и ее ладонь сжимается вокруг моей.
Эта женщина мне мгновенно не нравится. Потому что мы посиневшие от холода и промокшие насквозь. А она выжидает целую минуту, прежде чем выгнуть идеальные брови и спросить:
