Возвращайся

Возвращайся…

Ты слишком далеко.

(«Возвращайся» - Джанго)

Как понять, что сломалась? Ведь казалось бы, что этот переломный момент очевиден, точка отсчета известна. Как можно не заметить таких радикальных перемен в себе? Я много раз до аварии чувствовала себя сломанной, покинутой, разбитой. Но потом Паша вновь возвращался, и с ним возвращалась жизнь, оставив все переживания за бортом.

Но в этот раз я была совершенно уверена. Я чувствовала себя сломавшейся игрушкой, которую выбросили на помойку. Сломанная как физически, так и морально. Когда рушится внутренний мир, трещины проступают и снаружи, создавая бездонные овраги между мной и внешним миром. И не было ощущения, что все наладится. Те месяцы после аварии буквально вытрясли всю душу наизнанку. Я жалею, что выжила под колесами той машины, и лучше было бы никогда не открывать глаза. Может быть, переломы и срослись, но сердце уже не склеить ничем. Тут даже «клей-момент» бессилен… «Человек не бывает более беспомощным, чем тогда, когда рушится его внутренний мир». Так сказал кто-то из великих, и я на себе прочувствовала непоколебимую верность этого изречения. Когда реальность летит ко всем чертям, разбиваясь на части, и все, что казалось вечным, постоянным и незыблемым – разрушается и крошится прямо на глазах. В этот момент очень легко потерять себя. Я потеряла.

Жизнь проносилась мимо меня. Таня получила разрешение работать в германской клинике, а я даже не поздравила ее с успешным получением сертификата. Сестра Ивара Надин вышла замуж за хорошего парня Филиппа – я пропустила свадьбу… И не потому что была нездорова, нет. Я отдалилась. У меня просто не было сил с кем-то общаться. Какой-то небольшой эмоциональный подъем по приезду в Гамбург резко пошел на спад. Родных в этом городе у меня нет. Зато были друзья, которые за меня искренне беспокоились. Но единственное, что я могла делать – это смотреть в одну точку и стараться не думать ни о чем. Вкус жизни ушел, краски потускнели, внутренний огонь погас. Моя душа, все мои чувства словно выскользнули из открывшихся ран. Да и не нужны мне никакие чувства. Я не вижу смысла стараться начать все заново и стать счастливей. Наступила апатия, и она меня вполне устраивает. Я проливаю бессмысленные слезы, жалею себя, хоть и понимаю, что нужно смириться.

Разумеется, я вспоминаю. Не могу не вспоминать. Но даже воспоминания потеряли вкус. Да и к чему травить душу, пропуская через себя то, что уже никогда не повторится и не станет ярким и цветным? Паша ушел и забрал с собой все краски моего счастья. Я чувствую себя никому не нужной. Без него я и себе не нужна. Без него я никто.

Я никак не могу понять, почему ощущаю себя такой неприкаянной, всеми забытой и одинокой, когда нахожусь в прямом смысле в центре видимости всех, кого только можно представить? Но общаться с кем бы то ни было первое время я вообще отказывалась. У одного моего знакомого когда-то была привычка: записывать всех своих бывших или неудавшихся девушек в телефонной книге как «Не брать однозначно». Причем таких абонентов у него было больше десятка, и каждый пронумерован. Этот прием я оценила, когда у самой стали накапливаться нежелательные номера, как то – бывшие однокурсники, девчонки, с которыми я когда-то работала, какие-то Пашины знакомые… И все они пытались навязчиво или ненавязчиво узнать, как у меня дела. Черный список «вконтакте» пополнился многими аккаунтами. Да, я не хотела ни с кем общаться.

И да – я очень изменилась после аварии. Я стала… ну, не знаю… грубой, что ли? Резкой. Помните затролленную в интернете фразу: «Эй, ты чо такая дерзкая?» Вот в то время она очень даже применима ко мне в отношении незнакомых людей, да и некоторых знакомых тоже. Я не хотела никого видеть, варилась в котле из своих убийственных мыслей, главная из которых была: «Почему именно я…? Почему не кто-то другой…?» Жить не хотелось. По ночам кричала в подушку. Простынь хватала руками так, что едва не разорвала.

Наверное, самая причудливая в мире вещь – это время. Принято считать, что в радости оно пролетает незаметно, а в скуке и ожидании еле-еле плетется. Но люди, пережившие большое горе, знают, что и в жгучей тоске время пробегает довольно быстро. И все это время я была грубой. Злой. Озлобленной на весь мир, даже на маму, которая волновалась за меня и постоянно спрашивала о самочувствии. Я же просила ее выйти из комнаты и оставить меня одну. Видела, как ей тяжело было слышать подобные слова от родной дочери, и все равно прогоняла ее. И не только маму. Когда я лежала в больнице, приходил Даня Кораблев. Я его прогнала. Благим матом кричала на всю палату. Да, я поступила некрасиво. На меня давили, пытались объяснить, что он – мой друг, но – не-а. И даже если бы сейчас появилась возможность наладить общение, то мне не о чем с ним разговаривать. Мы совершенно чужие. Я не жалею об этом – мне безразлично. Наверное, прав был Ивар, когда сказал, что у меня очень жесткий отбор для общения, да. Если человек меня разочаровал, сделал подлянку или еще что-нибудь неприятное в мою сторону – я в этот же момент перестаю его замечать, разговаривать с ним и даже стараюсь на него не смотреть. Никаких горьких эмоций по этому поводу я не ощущаю, будто и не было этого человека в моей жизни.