РАННИЕ 1900-Е
ТОКИО, ЯПОНИЯ
Этот ёкай[1] охотился в сгущающейся тьме, в тонком дыхании сумерек, соединяющих день и ночь. Он выползал из теней от ножек стульев на деревянном полу, из кривых отблесков ламп на обоях и даже из вашего собственного силуэта – единственной тени, от которой вам никогда не избавиться.
Но все эти тени были ненастоящими.
Это были дыры, ведущие в человеческий мир. Они глядели в бесконечную пустоту, эхом разносившуюся в ночи. Их тьма могла содрать с вас кожу, словно с мягкого летнего персика, заползти в костный мозг и заставить вас гнить изнутри, пропитать землю вашей кровью. Ночь крала те части вас, которые никому не были нужны: всю вашу ложь, все невыполненные обещания и все сожаления.
Через эти дыры ёкай прогрызал себе путь все выше и выше, к яркому свету нового мира. А после обнажались ужасы, которые обычно скрывала завеса ночи, все то, что не было предназначено для ваших глаз. Челюсти ёкая распахивались, словно ворота, и начинался его пир.
Полиция всегда приезжала слишком поздно – спустя долгое время после того, как стихало эхо криков и кровь высыхала на полу темными пятнами. Они не могли найти никаких улик: ни взломанных дверей, ни отпечатков пальцев, ни случайно упавшего волоска – как будто никакого чудовища не существовало. Единственным сходством между смертями было то, как выглядели тела: грудная клетка вспорота и напоминает раскрытые книги, органы разбросаны по полу, но сердца среди них нет.
Люди взмолились богам, которые не могли вмешаться, даже если бы захотели; люди построили святилища добрым ёкаям и зажгли тысячу огней, чтобы изгнать тени. Но все это не имело значения, потому что это был вовсе не ёкай.
Это была я.
* * *
Я прибыла в Токио серой дождливой ночью с кинжалом и списком из сотни имен, с потрескавшимися и пересохшими от крови, которой я их омыла, губами. Я ненавидела дождливые дни, потому что облака рассеивали солнечный свет и тени блекли, заставляя меня большую часть пути идти пешком.
Сегодня должен был умереть человек, имени которого я даже не помнила. Мне было известно лишь, что он плавал на лодках, ходивших вверх-вниз по каналам Гиндзы. Лодки были полны опиума, контрабандой ввезенного с Формозы, – преступление, которое даже люди покарали бы смертью.
Тиё, моя служанка, которая вела учет живых и мертвых, лично отобрала для сегодняшней казни его и еще девяносто девять человек, как делала это ежедневно. Каждое утро она вручала мне новый список, а каждый вечер я возвращалась с их душами в моем животе и с их кровью на кимоно.
Честно говоря, это не совсем то, чем должна заниматься богиня смерти.
Хотя в миг, когда я пронзила сердце своего жениха Хиро и унаследовала его королевство, я и не получила «Руководство божества смерти», я была абсолютно уверена, что не должна собирать души задолго до их Дня Смерти только ради того, чтобы стать сильнее. Это мои шинигами должны бродить среди живых, утаскивая души к берегам Ёми и пожирая их сердца вместо меня, чтобы каждая душа становилась еще одной каплей в темном море моей силы.
Именно этим на протяжении тысяч лет занималась Идзанами, моя предшественница. И именно это собирался проделать Хиро.
Так поступило бы любое благородное божество.
Но в украденном троне благородства нет.
Все равно мои шинигами без конца шептались, что я им не богиня, так почему бы мне не установить новые правила? Непроглядная тьма требовала платы, и десятилетнего потока душ было недостаточно. Если мои шинигами не могли принести мне больше, то я должна заняться этим сама.
По крайней мере, хороших людей в моем списке не было: туда попадали мужчины, задушившие своих жен, или женщины, отравившие своих детей, или насильники, растлители и преступники, слишком умные, чтобы попасться полиции. Тиё тщательно проверяла информацию и оценивала ее со всей беспристрастностью, прежде чем представить мне список избранных, аккуратно разбросанных по всей Японии, чтобы люди никогда не смогли заметить какую-либо закономерность. Обычно Тиё без слов безошибочно угадывала, чего я хочу, но теперь я отдала один четкий приказ: в списке не должно быть невинных.
Не из доброты и не оттого, что я мнила себя судьей земным грешникам, или по какой-то иной, столь же благородной, причине. А потому, что однажды, когда я съем достаточно душ и стану сильной настолько, что смогу вернуть из непроглядной тьмы своего брата, мне придется взглянуть ему в глаза и объяснить, как именно я это сделала. Скажи я ему, что его жизнь была куплена кровью невинных, – и он скорее шагнет обратно в небытие и позволит чудовищам сожрать себя, чем примет такую жертву.
Так что это бремя за него понесу я, и он никогда не узнает, насколько оно тяжело.
