Сентябрьский город шумел и мерцал, словно гигантский механизм, не знающий покоя. Каждый атом пространства был наполнен движением: машины ползли по улицам, люди спешили по делам, свет рекламных щитов будил задремавшие окна.
Москва погружалась в пятничный вечер— хаотичный, яркий, беспощадный – не для слабаков. В гудящем хоре я чувствовал себя маленькой шестерёнкой, пытающейся попасть в общий ритм.
Потрепанная «девятка» медленно проталкивалась в вечерних пробках для завершающей коды рабочей недели. В лобовом стекле мелькнуло мое лицо. Темные волосы, бледная кожа, модная недельная щетина в неровном свете выглядела бомжевато. Ворот рубашки расстегнут, галстук на груди – можно расслабиться в пути.
По радио бубнила призывная реклама жевательной резинки Wrigley’s. Я возвращался с тендерного совещания в международном агентстве BBDO, ведущем мировую рекламную кампанию этой эластичной конфетки.
Бюджет на региональное телевидение Wrigley’s обещал быть щедрым, но взять его мне не светило. Конкуренты закрутили хитрый хоровод с провинциальными телеканалами и имели отличные скидки, а я терял заказ за заказом.
Сейчас я рисковал схватить последнюю чёрную метку от Сергея Андреевича – директора агентства. Он уже не раз намекал, что сильно недоволен.
Свернув с Шереметьевской, я припарковался с задней стороны угрюмого бетонного куба – тусклого советского кинотеатра «Глобус», взял черный кожаный портфель с пассажирского сиденья и зашёл в неприметную заднюю дверь под стеклянным козырьком.
На стоянке моя вишневая трехлетняя «девятка» смотрелась сиротой по соседству с нахмуренными, прилегшими на брюхо немецкими авто менеджеров рекламного агентства «Глобус-Медиа», где я работал начальником регионального отдела.
Я не стремился слишком рьяно демонстрировать мнимую состоятельность, чем грешили коллеги. В Новосибирске, где раньше крутился в бизнесе, я давно понял: показуха может выйти боком. Недавно переехав в Москву, не хотел привлекать ненужное внимание ни к машине, ни к себе.
Я жил налегке, не обрастал вещами. Самое ценное держал в спортивном портфеле Дюпон: договоры, паспорт, запас денег, телефон. Жизнь научила, что иногда надо двигаться быстро и очень далеко. Глянцевый товарищ, портфель стал для меня чем-то вроде жизненно важного органа, дружески подмигивая серебряными заклепками. Даже когда выходил из офиса ненадолго, я всегда держал его в руках.
Охранник черной тушей мелькнул за стеклом в прихожей, новая секретарша мотнула рыжей чёлкой, переключаясь между входящими звонками. Пройдя по длинному узкому коридору первого этажа, я вошёл в кабинет, круглосуточно освещённый лампами дневного света. Окон в служебных помещениях кинотеатра, наскоро переделанных в евро офисы, не было.
Дима, или Димитрий, как он просил себя называть из-за густой бороды и рассказов, что дед был черноморским греком, – помахал мне из-за монитора:
– Макс, к-к-как раз чайник вскипел. Н-н-налей себе.
Но я не хотел терять времени.
Я взбежал по узкой боковой лестнице на второй этаж, где сидел владелец агентства. Пятница, вечер. Вряд ли у шефа посетители. Без стука открыл дверь.
В кабинете пахло ароматным алкоголем и сигарным дымом. За большими окнами темно (в кабинете начальника окна были). Тусклый зелёный свет огромного, как салон автомобиля, аквариума плавал на стенах. Внутри курсировали две маленькие акулы. Hi-end аудио система Bang & Olufsen курлыкала довольной кошкой.
Сергей Андреевич, хозяин царства, сидел за белым, дизайнерским, двояковыпуклым столом. Его руки – сильные, покрытые густым черным волосом, – нежно обнимали бокал с янтарным коньяком. В пепельнице малиновым стоп-сигналом маячил игрушечный дирижабль сигары. Пиджак Brioni на деревянной вешалке за мягким, стеганным, как одеяло, черным креслом.
В обвисших расстегнутых манжетах закатанных рукавов поблёскивали бриллиантовые запонки. Сергей любил кино про гангстеров и густо бриолинил черные седеющие волосы до состояния пластмассовой твердости.
На стене – фотографии с красной дорожки каннского фестиваля с кинозвёздами. Раньше Сергей был плохим актером в Театре имени Пушкина, а теперь стал хорошим бизнесменом и мог купить место на красных дорожках кинофестивалей. Но в качестве декорации.
#
Москва середины девяностых бурлила, как кастрюля на огне. Западные компании шквалом ворвались на пустой и голодный российский рынок, поставляя автомобили, кетчупы, стиральные порошки, жвачку, шоколад, пылесосы, сигареты и прочие символы dolce vita. Страна входила во вкус к потреблению, о котором столько мечтала в советские войлочные годы.
Товар требовал рекламы. Яркие неоновые вывески загорелись над тусклыми витринами, рекламные щиты выстроились воинским парадом вдоль дорог. Блистали гламурные журналы, мерцали ворованными боевиками частные телеканалы, плясали танцевальные радиостанции и розовели ягодицами желтые газеты. Правила игры менялись ежедневно и с бешеной скоростью. Московские рекламные агентства, распределяющие обильные бюджеты, стали эпицентрами новой media индустрии.
Доллары в агентства текли широкими реками в разлив.
Но «черный нал», ограбления, разборки и убийства среди рекламщиков стали обыденностью, как рекламные flyers или телевизионные commercials: деньги текли слишком бурно.
