На днях, в тусклом зале ожидания, мне случайно попался в руки какой-то американский многотиражный иллюстрированный журнал. В нем я наткнулся на красочную рекламу в полный лист, представлявшую западный фасад Парфенона. В правом углу картины, поодаль, словно абстрактное видение, два юных туриста поставили перед собой полные стаканы на барабан колонны, служивший им в качестве столика. Реклама провозглашала: «Чем больше знаете Вы об античной архитектуре, тем больше нравится вам Акрополь» («The more you know about ancient architecture the more you like the Acropolis»). Целью этой композиции была пропаганда какого-то англо-саксонского напитка.
Я не являюсь ревнителем современной «туристократии», затуманивающей наше время, однако в момент, когда я думаю о работе, которая, – полагаю, вполне справедливо, – намерена внести значительный вклад в расширение знаний о наших античных памятниках, этих «соединительных звеньях древних с людьми нынешними», не премину отметить упомянутый выше случай. И, правда, он указывает, каково расстояние между сегодняшним настоящим, которое мы вбираем в себя всеми порами тела, и тем, глубоким, прошлым.
«Чем больше знаете вы об античной архитектуре…».
Не знаю, испытали ли бы двое этих юношей от Акрополя больше наслаждения, если бы на головы им обрушили вдруг несколько более-менее специальных, но довольно известных архитектурных сведений. Например, что в Парфеноне нет ни одной строго прямой линии; что этот параллелепипедный, как нам кажется, храм при проекции его от поверхности земли на километр-другой вверх казался бы пирамидой. Что все эти и другие «тонкости», незаметные нам (нашим современникам понадобилось произвести тщательные измерения, чтобы установить их), были, тем не менее, доступны зрению людей того времени. Поэтому боюсь, что реклама, привлекшая мое внимание, в действительности не что иное, как своего рода суеверие нашей технократической эпохи, побуждающее человека накапливать сведения и более или менее несвязанные друг с другом подробности из какой угодно области.
Поэтому я задаюсь вопросом: не вызывают ли у меня больше волнения люди иных времен, чьи познания могут вызывать сегодня смех, однако чувства их, по всей вероятности, были значительно ближе гармонии, которую так хотелось бы видеть порой в душах окружающих меня людей.
Один из них, случайно пришедший мне на ум, – необразованный грек начала прошлого века. Убогой грамотностью он овладел в тридцать пять лет, чтобы написать свои «Воспоминания», ныне широко известные. Согласно его записям, в конце Греческой Революции он говорит греческим солдатам, пытавшимся продать «европейцам» две античные статуи: «Даже если вам дадут десять тысяч талеров, не соглашайтесь, чтобы они оказались за пределами нашей родины. Ради них мы воевали». Я процитировал Макриянниса[1] (II, 303). Слова его – не изречения ученейшего мудреца. Они были сказаны человеком, который знал, как о том свидетельствует его жизнь, и силу слова, и силу боли.
Другой – мусульманский путешественник, обученный в своей традиции (он родился в Константинополе) и сообщающий (не знаю, в какой степени) то, что слышал во время своих странствий. Имя его – Эвлия Челеби. Путешествовал он и по Греции – в 1667 году. Об Афинах в своем «Путешествии» он пишет:
«Афины – город прекрасный и привлекательный, с высокими домами и преславными жителями. Все самые замечательные из дивных и удивительных творений, которые есть в мире, находятся в этом богатом городе. Здесь есть сотни тысяч искусных творений, высеченных в белом необожженном мраморе, диковинные изображения разных существ и статуи, изготовленные в манере франков:[2] видящие их исполняются восторга, разум их очаровывается, тела испытывают слабость, глаза увлажняются и наслаждаются»[3].
Эвлия не мог знать много о классической древности. За его текстом просматривается смесь из библейской мифологии и преданий о древних мудрецах, которая ближе сказкам Шехерезады, чем даже скудным знаниям, получаемым нами в начальной школе. Однако не думаю, что этот человек, сколь бы наивным он ни казался, был способен пережечь на известь мраморную колонну античного храма и, хотя и говорит, что древние статуи выполнены в «манере франков», не думаю, чтобы он принимал, как один из его соотечественников более позднего времени, щитоносных воинов на одном из фризов – если не ошибаюсь, фигалийском[4]
