ГЛАВА ПЕРВАЯ. ДО ТОГО, КАК
Я помню этот сон. Не все детали, конечно, но, к удивлению, знаю всё до мелочи. Помню, чего не знаю. Как же это описать, не запутавшись? Когда ты находишься во сне, то любая фантасмагория будет в порядке вещей, а сейчас всё чересчур нормально и пугающе обычно. Мир вокруг чувствовался щекоткой по рукам, но настойчивое чувство подвоха не покидало голову: окружение всего лишь казалось, а не было знакомым, хоть отчётливо всплывали моменты из прошлого. И вроде мотивов для сомнений о реальности происходящего не было, всё шло по-обычному: солнце сократило смену на три минуты, потухая всё раньше и раньше с каждым днём; горизонт выплёвывал лучи, чьи проблески очерчивали обширную степь, обведённую кругом, блокируемый густым лесом с одной стороны и пеньками крыш деревенских домов с другой, а ночь намечалась быть плаксивой – понятно было по потоку серых кусков грозовых облаков, что сгущались от ревущего в ушах ветра, играющего с самим собой в перегонки, и птицы кружили в странном неритмичном танце опасно низко. Было скорее душно, чем жарко, хоть всё и разбавлялось хлёстким ветром.
Посередине затоптанного скотом поля мятые травинки спускались к выбоине с озером, которому давно суждено превратиться в болото. «Наплаканное» – прозвали его местные жители, а я сидел возле него на берегу, где на засохшей и потрескавшейся грязи, как на «Аллее славы», виднелись следы копыт. Изредка моргал, смотря в пустоту, пока мозг переваривал сонную мешанину в голове. Бычок, что я держал во рту, давно дотлел, весь пепел в прощальном танце удалялся. Оранжевый отблеск от озера плеснул в глаза, оставив на несколько минут с чёрными точками, или вернее сказать, с натуральной фотоплёнкой на сетчатке, проецируя под веками недавний всплеск с очертанием увиденного, что не протрёшь, а иногда этот эффект тянул за собой и мигрень. Но в этом отрезвляющем моменте был и плюс: осмотревшись, чтобы ответить на вопрос, где я нахожусь, краем глаза приметил шалаш на пригорке. Эдакое зданьице, что собрали из чего пришлось: доски, большинство из которых напрочь прогнившие, с облупившейся краской; косая дверь, что не закрывалась до конца, и обрубки утепления из прохудившихся матрасов.
А после и вовсе огляделся по периметру. Помню эти просторы со своего детства, отрочества, мельком с юности: каждое лето родители спихивали меня с шумного и бурлящего города в размеренно тихое захолустье к бабушке с дедушкой. Это поле, которое никак до конца не пройти; озеро, что с каждым годом сбавляло накопленную воду, но возвращало её с приходом весны, когда двухметровая утрамбованная насыпь снега растекалась по улицам и полям вблизи деревни, что старела вместе с местными. Как бы это ни было обидно, но новая кровь не оставалась здесь дольше своего совершеннолетия, а лишь, поддаваясь ностальгии и забытому спокойствию детства, возвращалась наплевательски редко. Помню, как приходилось выходить в огород и срывать пару корней петрушки для обеда, который варит бабушка, или как она вечером приносит с сарая парное молоко, которое черпаешь железным стаканом с ведра. Ну и, конечно же, первая сигарета, первая стопка, первый поцелуй, первая любовь. Именно любовь приводит меня сюда? Её ли зов постоянно тянет к забытому, казалось, навсегда, но подсознательно всплывающему и звенящему в груди? Вопросов была уйма, только ответов никто не давал. Ни ветер, ни птицы, ни поджатые травинки – только будка что-то скрипела, точно пытаясь мне о чём-то рассказать.
Шаткое строение не вызывало подозрений – только любопытство и трепет чего-то отдалённо знакомого и одновременно чуждого. Таких шалашей по периметру было множество, и все построены местными для местных, что делили по расписанию пастушье дело ради справедливости, ведь головы скота держали все, а специализированный человек, если и был, то явно остался в летописях. Инициативой выстроились перевалочные пункты по огромному полю для отдыха и для того, чтобы лишний раз не схватить солнечный удар. Именно эта будка не всплывала в памяти, казалась неестественной здесь, чуждой, но сильно врезалась в голову, в воспоминания, пытаясь привлечь внимание. Неторопливо я поднял своё грузное, обмякшее тело, непривычно отдающее болючим импульсом в каждом шаге, и потянул его в сторону шалаша, как будто против своей же воли.
Всё же изначально стоило отметить, что я не впервые возвращаюсь сюда: происходит это как минимум раз в год, а в худшие времена может доходить до нескольких раз в месяц. Всегда оказываюсь возле озера и искренне удивляюсь новому строению, которого не было в моей памяти, как в первый раз. Это будто какая-то программа или сценарий с заранее прописанными местом, действиями и эмоциями, которые я непроизвольно выдаю, не осознавая до конца свои действия. Чем ближе я был к шалашу, тем отчетливее выдавался скулёж досок, а внутри него что-то насвистывало, подзывая меня, как делали это сирены, завлекая мореплавателей сладкозвучным пением. Но по пути я то и дело отвлекался на окружение: поле было в разрезах автомобильных колей, каллиграфично выписывающих линии. Отец в свободное время привозил нас на поле, садил меня на колени, чтобы я дотягивался до руля, и мы носились по относительно ровной земле, в две головы управляя машиной. Или зачастую огромной компанией разжигали костёр и готовили шашлыки.
