Глава 1. Где жил, там и умер
За некоторое время до этого
– Пестряковское кладбище, – сказал милый женский голос. – Конечная. Просьба всем выйти из вагонов!
Марта вздрогнула и, засуетившись, начала бестолково запихивать в большую полотняную сумку вязание. Спицы, клубки. Схему, наконец. Без схемы в вязании руками никак не разберешься же, как только люди этими самыми руками вообще вяжут…
Спицы никак не умещались в баул, скотство какое. Марта начала нервничать. И от волнения даже задыхаться.
– Обращаем ваше внимание, что в соответствии с законодательством Конфедерации гражданин, не успевший покинуть вагон вовремя, будет принудительно этапирован за пятисотый километр от Столицы сроком на один год, – ласково добавил тот же милый голос. – Немедленно. Наблюдение осуществляется А-призраками3, будьте внимательны и не позволяйте в их отношении никаких противоправных действий. Подобные действия караются законом.
Марта уже почти впала в истерику. Из последних сил она попыталась взять себя в руки и сказала себе: «Так! Сейчас ты берешь свои вещи и…»
Как тут кто-то подтянул ее баул для вязания к себе, одним движением заткнул туда и спицы, и клубки, и вообще все, взял Марту за шкирку, сунул ей сумку и сказал:
– Ну ты чего спишь, щас эти пойдут, бежим уже, – и потянул к выходу из вагона метро.
На платформе Марта даже не успела разглядеть, кто ее спас. Не до этого было. Вцепившись в сумку, она бежала что есть сил, вперед, до спасительных турникетов. За турникеты призраки метрополитена не имеют права выходить. Это всем известно.
Наверное, она бежала бы и дальше, но благодетель крикнул ей в ухо:
– Стой! Да куда ты, все уже, мы успели!
Марта остановилась как вкопанная. Раньше это было развлечением – убегать в метро от призраков, и иногда она нарочно тянула до последнего, пока в вагоне не появится патруль из трех полупрозрачных фигур. Тогда она воображала себя натянутой струной и мысленно считала: «Три, два один… Ста-а-арт!».
После чего мгновенно, перед носом у призраков, вылетала в открытые двери вагона. Хохотать начинала уже на платформе и продолжала до выхода из подземки.
Тогда Марта тоже жила на последней станции метро, только другой ветки. Сейчас эта станция уже не последняя. И не ее – тоже. И вообще, все это было в другой жизни.
– Ну ты и выдала, – сказал ей собеседник. – Выдохни уже. Мы выкрутились.
– А что, кто-то – нет? – не думая, спросила Марта. И впервые посмотрела на говорящего.
Откуда-то знакомое лицо. Откуда-то знакомая полноватая фигура. Даже и рубашка знакомая – в клеточку. Это же ведь этот … как его…
– Кто-то – нет, – подтвердил «как его, рубашка в клеточку». – Я заметил, они нашли в нашем вагоне спящего. И отвлеклись на него.
– И выпроводили, – обреченно сказала Марта прежде, чем успела подумать. – За пятисотый километр.
– Да, – не колеблясь, подтвердила рубашка.
«Сосед!» – вспомнила Марта. – Точно, это называется “сосед”!».
Теперь она забывала самые простые слова. «Тарелка», например. Вот та штука, на которую кладут еду. Марта прекрасно помнила, что этот предмет бывает плоским, глубоким, маленьким, большим, в цветочек, однотонным, с голубой каемочкой; да и в составе сервиза даже, – но то, как эта штука называется, вспомнить не могла никак.
Иногда спустя какое-то время память, сжалившись, подкидывала ей название предмета или сущности. А иногда – нет. В последнее время все чаще было «нет», чем «да».
– Пойдем? – спросил сосед. – Поздно уже. Холодает опять же. Ночь.
– Конечно, – Марта пришла в себя, на всякий случай покрепче прижала к себе сумку с вязанием и зашагала, стараясь успевать своими мелкими шажочками за широкой поступью спутника.
Но на выходе из павильона метро – в который раз! – залипла на рекламу их жилищно-посмертного комплекса и зависла.
«Где жил – там и умер! Удобно!» – крутился в воздухе аномальный слоган их ЖПК – то есть того самого жилищно-посмертного комплекса.
Посмертными они назывались потому, что строили их даже не на месте бывших кладбищ. Их строили непосредственно на кладбищах, по соседству с могилами. Жилье в Стольнике, столице Конфедерации, с каждым годом дорожало. Со временем его цена стала такой, что роскошь в двадцать квадратных метров, на которых умещались и жральник, и сральник, и спальник, стала неподъемной для подавляющего большинства – даже с учетом пятидесятилетней ипотеки.
