Старший сын
Секс, футбол и военная кафедра
Почти десять лет я работала журналистом-международником. Журнал, газета, другая газета, опять журнал. Иногда мне казалось, что пора выбирать – или я буду замужем за мужем, или за очередным общественно-политическим изданием. Мой последний редактор отдела – мудрый армянин Армен Борисович – тоже так думал. Я приходила к нему и рассказывала, что происходит в мире. А он смотрел на меня и говорил: «Слушай, ну что ты пришла? Тебе больше делать нечего? У тебя – муж, ребенок… Ты им обед приготовить успела? Нет. А про Ирак прочитать успела. Иди домой, к плите вставай». С мужчинами вообще лучше не спорить, а с мудрыми армянами – тем более.
Бывшие коллеги иногда звонили и предлагали что-нибудь написать. Про жизнь. Жизнь мою, моих знакомых, знакомых знакомых, а не международную. Потому что про Хиллари Клинтон уже неинтересно, а, например, про подругу Иру – интересно. Оказалось, что у всех есть своя подруга Ира. Колонки шопоголика в «Известиях», которые стали «сырьем» для этой книги, – тоже про жизнь. Всю жизнь.
Вообще-то у меня два сына. Один, Вася, – свой собственный, второй, Ваня, – сын мужа от первого брака. С Ваней я знакома дольше, чем с Васей. Васю я родила шесть лет назад, а Ванька терпит меня уже почти десять. Не было бы Вани, не было бы Васи, – это Ванька десять лет назад сказал своему папе, что я «прикольная».
Когда он был маленьким, было просто. От меня требовалось загнать его в душ помыть голову, заставить взять нож, чтобы не ковырял мясо одной только вилкой, подстричь ногти на правой руке. Потому что больше никому это сделать с ним не удавалось.
Когда Ваньке исполнилось шестнадцать лет, стало тяжелее. Потому что, когда ему было четырнадцать или пятнадцать, я еще приблизительно знала, чего он хочет, – чтобы все от него отстали. А в тот день, когда ему исполнилось шестнадцать, он сказал, что мы вообще ничего про его жизнь не понимаем.
– Что тебе подарить на совершеннолетие? – спросил его отец.
– Это вы все равно не подарите, – ответил Ваня. Что такое «это», так и осталось загадкой. Он вообще мало, тихо и неразборчиво говорит – это наследственное. Нужно догадываться. Но главное – не спорит. Это он тоже в отца.
Мой муж считается внимательным собеседником – слушает и кивает. Особенно женщины с ним любят разговаривать. Он на все соглашается. Только не помнит, на что именно он согласился, потому что не слушал, а думал о своем. Мечта, а не мужчина.
Отец пытается разговаривать с сыном. Задает вопрос, допустим, про учебу.
– Чего? – не слышит Ванька.
– Не «чего», а «что», – поправляет отец и повторяет вопрос.
Ванька что-то бурчит, рассматривая пятно на стене. Он так долго может сидеть, рассматривая пятно на стене или трещину на потолке. И главное, ему это не надоедает. Я интересовалась.
– Чего? – не слышит ответа сына отец. Ванька тяжело вздыхает.
– А что ты сейчас читаешь? – задает очередной насущный вопрос отец.
Ванька знает, что на этот вопрос лучше ответить громко и внятно, иначе отца понесет и он не остановится. Полчаса по мозгам ездить будет – потерянное время.
– Булгакова, – отвечает сын.
– А что именно? – оживляется отец.
Это предмет наших с мужем извечных споров. Я пытаюсь доказать мужу, что его любимые книги и Ванькины любимые книги – это две большие разницы. Во-первых и в-последних, потому, что у Ваньки нет «любимых книг». Это сейчас не понтово. И не нужно хвататься за сердце, когда шестнадцатилетний сын, пролистав Ильфа и Петрова, спрашивает: «И чё тут смешного?»
– Не помню, – отвечает Ванька на вопрос о Булгакове. Совершенно неправильный ответ.
– Как можно не помнить, что ты читаешь? – Отец начинает заводиться. – «Мастер и Маргарита»? «Белая гвардия»? «Роковые яйца»?
– Не-а, еще фильм есть про это, – пытается сгладить ситуацию Ванька.
– «Собачье сердце»? – догадываюсь я.
– Точно. Фильм прикольный.
Муж все-таки хватается за сердце. Уже поздно. Ванька, посмотрев футбол, заснул на диване с включенным телевизором. Муж ворочается и шепчет:
– Он ведь читал и рисовал, и по музеям я его таскал. Ну почему?
– Потому что они сейчас все такие, – тоже шепчу я.
Ванька до сих пор помнит свой самый ужасный в жизни отдых. Ему тогда шесть лет было, и отец взял его с собой на неделю в пансионат под Питером. Стоило им ступить на питерскую землю, как зарядил дождь. Дождь лил всю неделю, да так, что из номера не выйдешь. За эту неделю отец научил сына главным мужским делам – читать и определять время.
Старший сын очень похож на младшего, несмотря на значительную разницу в возрасте. Как-то я мыла полы и отодвинула от стены Васину кровать. В щели под горой конфетных фантиков я нашла целый склад потерянных вещей, из-за которых было пролито немало слез. Сабля, запчасти от робота, игрушки из шоколадного яйца… Но когда Вася успел съесть столько конфет, судя по количеству фантиков? Втайне от меня он ел не только конфеты. Минут десять я отскребала от пола засохшую жвачку, выметала крошки вместе с остатками баранки. Там же я нашла пакет с жевательным мармеладом, который Васе привезла бабушка, а я не разрешила его есть. Мармелад был кислотного цвета, и от одного его вида меня начало тошнить. Мы тогда с Васей долго препирались, по-моему, я даже разрешила попробовать только одну – одну! – мармеладину. Потому что если Вася съест больше, то его щеки тоже станут кислотного цвета. Пакет, спрятанный под кровать, был наполовину пуст. С другой стороны, он был наполовину полон. Уже хорошо.
