Он сделал первый, рваный вдох, сжимая кулаки, будто пытаясь поймать ускользающий воздух. От недостатка кислорода кружилась голова, и темнело перед глазами. Он с трудом дышал, заставляя работать уснувшее было сердце, нехотя подчиняющееся новому хозяину. Постепенно появились чувства, и он ощутил привкус крови во рту, резкую боль в правой руке и холод осколков стекла на лице. Где-то вдалеке взвыли сирены, резанув по его ещё не привыкшим к шумам этого мира ушам. Он закашлялся, шипя от боли и проклиная слабость нового тела. Его жизнь, заключенная теперь в эту хрупкую оболочку, постепенно разгоралась в ней огнём, подчиняя себе мышцы и органы. Он повернул голову, сплюнул солёную кровь и почувствовал, как затихает боль, повинуясь его мысленному приказу. Теперь это было его тело, а тот, кому оно принадлежало прежде, исчез вместе с первыми лучами рассвета и громкими испуганными криками приближающихся людей. Про него будут говорить, что он вернулся с того света, не догадываясь, что это чистая правда.
Он закрыл глаза и расслабил мышцы, чтобы выглядеть так, как будто и не приходил в сознание. Через несколько минут его уже окружили взволнованные шумные люди, и лучи восходящего солнца осветили неестественно бледное лицо ожившего мертвеца.
Красное платье висело в шкафу, нагло раскинув в стороны широкие рукава. Пояс, потревоженный ветерком открывшейся дверцы, соскользнул к моим ногам, и я брезгливо отступила от него, как будто он был противной толстой гусеницей.
– Я не буду это носить.
Мама не ответила, но одного её взгляда, полного обиды и раздражения, было достаточно, чтобы понять, что будет дальше.
– Тебе красный очень пойдёт. И фасон как раз на твою фигурку.
– Мама! – взмолилась я, захлопывая шкаф. – Спасибо тебе большое, что заботишься обо мне и хочешь сделать мне приятно, но, пожалуйста, я умоляю тебя, не покупай мне одежду, не спросив у меня заранее! Ну что мне сделать, чтобы ты перестала так делать? Хочешь я на колени встану?
– Заканчивай спектакль, – сердито оборвала меня мама. Она аккуратно подняла с пола пояс и ласково прижала его к груди, как будто это был котёнок или щенок.
Я поняла, что, скорее всего, мама всё равно выйдет из этой неравной схватки победителем, задушив мой бунтарский протест своей пассивной агрессией.
– Три тысячи, – будто бы обращаясь не ко мне, мама страдальчески закатила глаза. – Ткань самого лучшего качества, какого только можно найти в этом городе!
– Ты можешь сходить и вернуть его, – подсказала я.
– Вернуть! – она возмущённо фыркнула, смерив меня презрительным взглядом. – Конечно, что мне ещё остаётся делать!
Я послушно слушала всё, что она думает о «неблагодарной дочери», разглядывая узоры на пожелтевших обоях. В конце концов, мама выдохлась и, с со страдальческим видом обнимая отвергнутое мною платье, вышла из комнаты, не забыв хлопнуть дверью.
Первый раунд мне удалось продержаться, но на собственном горьком опыте я знала, что это только начало. Если что-то шло не так, как хотела мама, она могла перевернуть весь город с ног на голову, но добиться своего. Каждый миллиметр самостоятельности мне приходилось отвоёвывать у неё со слезами, истериками и ультиматумами. И только в последнее время она стала во многом мне уступать, видимо, осознав, что я всё-таки взрослею.
Но отказаться от удовольствия покупать мне одежду на свой вкус она явно сможет ещё нескоро.
Вздохнув, я наугад вытащила из шкафа футболку и джинсы, приведя в ещё больший беспорядок распиханные по полкам вещи. Маме так и не удалось привить мне любовь к порядку, и я убиралась в комнате только чтобы избежать её праведного гнева.
Распихав по карманам джинсов ключи от дома, телефон, жвачку, резинки для волос и прочую мелочь, я вышла из комнаты, стараясь не шуметь дверью и ни на что не наткнуться в тёмном коридоре. Успешно преодолев эту полосу препятствий, я добралась до прихожей, где проворно натянула кроссовки, прислушиваясь к громыханию посуды на кухне. Моя рука уже коснулась дверной ручки, когда меня остановил резкий окрик мамы:
– Маша!
Я смиренно отпустила дверь, готовясь к новой волне маминой обиды.
Она вышла из кухни, неся в руках небольшой жёлтый контейнер.
– Занеси Кириллу пирог.
Взяв контейнер, я помедлила на пороге, не веря в то, что мама отпустит меня так просто.
– С Кирой идёшь гулять?
– И с Ваней. Я говорила с утра.
Мама кивнула и вернулась на кухню, по дороге задержавшись у зеркала, чтобы поправить волосы.
– Чтобы максимум в десять была дома! – крикнула она мне вместо прощания, и я, прижимая к груди контейнер с пирогом, поспешила выскользнуть из квартиры.
***
Перепрыгивая от радости через две ступеньки, я спустилась на второй этаж, где жил дядя Кирилл. Старая, выстоявшая уже ни один десяток лет дверь его квартиры, сильно выделялась на фоне новеньких дверей соседей. У него даже звонка не было – приходилось отчаянно колотить в дверь кулаками или орать, надрывая голос, потому что дядя Кирилл ко всему прочему был ещё и глуховат.
Они с мамой учились в одном классе, и в то время он был влюблён в неё по уши. Мама стыдилась его ухаживаний, потому что он был, как она сама выражалась, «немного не от мира сего». В школьные времена сверстники не упускали шанса обидеть дядю Кирилла, подшутить над ним, а он принимал издевательства с покорностью и продолжал наивно жить по принципу «дари добро людям и получишь его в ответ». Конечно, никакого добра он так и не дождался, наоборот, жизнь как будто наказывала его за что-то: экзамены в университет он завалил, хотя учился неплохо, по дороге домой его обокрали в автобусе, отобрав все деньги, которые семья собирала ему на образование, а в двадцать лет он из-за пожара лишился обоих родителей. На какое-то время его забрала в Санкт-Петербург старшая сестра, но он не смог жить в таком большом городе. Тогда на оставшиеся от родителей деньги она купила ему эту квартиру, в которой дядя Кирилл жил уже больше двадцати лет, работая за гроши на почте.
