Пансионат для пожилых людей «Ан Кядо Дю Дестан»1 кишел родственниками высшего общества Парижа. Отцы политиков, матери адвокатов и тетушки певцов проводили последние годы своих жизней, играя в сквош, гуляя по виноградникам и участвуя в творческих занятиях. За последним мы и застали семидесятилетнюю Сильви Гиро.
– Возьмите кисть в преобладающую руку и аккуратно окуните в воду, – тактично командовал старушками преподаватель рисунка и живописи Дамьен Башелье.
– В преобладающую руку. Ха! Слышала этого чертова коммунистишку, Сильви? В наше время не было никаких преобладающих рук. Если ты не писал правой, то тебя били по левой, пока она не опухнет, и выбора уже не оставалось.
– Мари, дряхлая ты старуха! Одной ногой уже в могиле, а все пытаешься изменить мир, в котором сама не живешь, а доживаешь.
– Мой внук… – начала было кичиться Мари, но подруга ткнула ее обратным концом кисти в левую ладонь.
– Мой внук, мой внук. Знаем мы, кто твой внук. Если б он почаще слушал твои бурчания, то не дослужился бы до главы банка. Думаешь, нас здесь от большой любви заперли?
– Не знаю, как тебя, Сильви, но меня… – снова не договорила она.
– Мадам, прошу! – остановил их юный учитель, – Давайте продолжим урок.
Представительницы престарелой элиты замолкли и безропотно повторяли все движения Дамьена. Художник рисовал одну линию за другой, цветные штрихи заполняли собой полотно и складывались в единый сюжет. Пейзаж рождался на глазах у старушек, а они, завороженные представлением, не поспевали с собственными работами.
– Месье Башелье, напомните, как рисовать солнце? – спросила скромница Адель, чье нахождение на уроке было обусловлено тягой к прекрасному, а не тем, что за окнами лил дождь, а в раздевалке для сквоша травили самых хорошо устроившихся клопов во Франции.
– Я предпочитаю не изображать солнце желтым пятном, а концентрироваться на свете, который оно дарует картине. Экспериментируйте с объемами, градиентами, не бойтесь полоснуть белым по голубому!
Страсть учителя к своему делу подбавляла жару той искорке жизни, которая догорала внутри Сильви. Она и сама уже не помнила, чувствовала ли похожую непреодолимую тягу к какому-либо процессу. Все, чем ей приходилось заниматься, доставляло по меньшей мере дискомфорт, а по большей – желание расстаться с жизнью. Ко второй категории относились: мытье посуды, работа с числами и выполнение супружеского долга. Мужа своего она не то, чтобы не любила, а просто терпеть не могла. Познакомились они еще до второй мировой, тогда же Сильви и забеременела сыном Анри. До войны в семье Гиро царила страсть, после нее – ненависть и абсолютное нежелание мириться с прихотями друг друга. Жан Гиро досрочно вернулся домой в самом разгаре борьбы с нацистами, получив пулевое ранение в двуглавую мышцу бедра, которое впоследствии ничуть не мешало ему ходить, но перевернуло его отношение к жизни с ног на голову. Сильви развелась с мужем спустя десять лет беспрестанной ругани и рукоприкладства. Через год после расставания бывший супруг умер, а Сильви пожалела, что не осталась вдовой, ведь все деньги отца Анри достались второй молодой и безмозглой жене. Мальчик рос, пока мать работала официанткой. Именно бедность и детство, проведенное на кухнях многочисленных кафе, породили его стремление к деньгам, а оно в свою очередь положило начало блистательной карьере ресторатора. В день президентских выборов, на которых победу одержал д’Эстен, тридцатипятилетний миллионер отправил нелюбимую мать подальше, но не поскупился, выбирая новое пристанище. Несмотря на отсутствие теплых чувств, которое досталось Анри по наследству от отца, чувство долга он все же испытывал.
И вот она, Сильви Гиро, сидит перед мольбертом, и по-детски умиляется первому в своей жизни мягкому и нежному мужчине.
– Месье Башелье, – обратилась к учителю она, еще не придумав, зачем, – Можете ответить на личный вопрос?
– Конечно, мадам Гиро. Надо только дождаться конца занятия, – сказал он, доставая из кармана часы, чтобы свериться, – Ох, как быстро пролетело время! Вы свободны. Встретимся в следующую субботу.
Сильви второпях собиралась с мыслями, чтобы продлить пребывание в компании юноши. Все художницы покинули зал, кроме Сильви, Дамьена и надоедливой Мари.
– Ты идешь? – спросила Мари с надеждой дойти до своей комнаты с Сильви, живущей неподалеку.
– Напряги свои артритные суставы, справишься в одиночку, – выдала привыкшая к колкостям Сильви и помахала отдаляющемуся силуэту подруги.
– Жестоко Вы с ней, – подметил Дамьен.
– На восьмом десятке чувство юмора становится чернее черного.
– Соглашусь через пятьдесят лет, – произнес он, закончив фразу улыбкой.
