10 апреля
– Коля! Ты шо тут делаешь?! – голос Игоря утонул в праздничном шуме Куликова поля и для верности он ещё и ткнул друга пальцем в бок. Коля, одетый в старую, выгоревшую до желтизны хэбэшку, звякнув медалями, удивлённо уставился на Игоря.
– Ба! Сколько лет, сколько зим! А ты?
– Да вот зашёл посмотреть.
Куликово поле шумело музыкой и голосами людей. Среди армейских палаток возвышалась трибуна, украшенная разнообразными флагами. С неё звучали то победные марши, льющиеся из колонок, то речи сменяющих друг друга ораторов, вещающих о высоком и важном. В основном о федерализации Украины, о крымском отделении, о киевском Майдане. Их почти никто не слушал. Люди толпились на площади, общались, читали агитки на стендах, пили чай или кофе, раздаваемые в одной из палаток. Многие были с георгиевскими лентами. Лежали цветы у портретов погибших на Майдане беркутовцев.
Было 10 апреля 2014 года. Одесса в семидесятый раз праздновала свой день освобождения от фашистских захватчиков.
Игорь, пятидесятилетний мужчина, приехал в Одессу рано утром. Закончив свои дела, он решил заехать на Куликово поле. И вот здесь, среди праздничных толп, он увидел своего однокашника Колю Кожунара, с которым не виделся уже года три. Тот нёс в руках пластиковый стаканчик с чаем, оберегая его от толчков и неразберихи митинга. На груди у него, среди юбилейных медалей, выделялись «За отвагу» и «За боевые заслуги». Афган.
– Слякоть в желудке разводишь? – кивнув на чай, спросил Игорь. – Вина хочешь? Оно есть у меня.
Игорь работал начальником охраны на винзаводе и, будучи большим любителем и ценителем хорошего сухого вина, всегда имел в машине литров пять-шесть каберне или саперави.
– Идём в палатку. – Молдавские гены Коли на слово «вино» реакции «нет» не предусматривали!
Палатка была старая, видавшая виды. Вдоль одной стены были выложены в несколько слоёв деревянные поддоны, накрытые матрасами и покрывалами – импровизированные кровати. В одном углу стояла холодная буржуйка, в другом был шкаф с какой-то литературой и возле него сложены рукоятки от лопат, перепиленные пополам – дубинки, оружие, ставшее очень модным в Украине после Майдана. Из таких же поддонов и из фанеры был сколочен стол. За ним друзья и расположись, разливая вино в пластиковые стаканчики и разложив незатейливую трапезу – хлеб, сало, рыбные консервы.
– Ну, рассказывай, – подняв стакан на уровень глаз и любуясь игрой рубинового света, сказал Игорь. – Кто ты есть в этом революционном котле?
– Не повар, это точно, – вдыхая аромат вина, ответил Коля. – Кашу и без меня сварят, но со мной она будет запашистее. Хорошее вино!
– А то! Каберне сухое, настоящее! Только сок и ничего больше. Ни капли воды, ни грамма сахара, ни спирта, ни химии! Натурпродукт прямо из Бессарабии!
– За встречу! – пластиковые стаканы не звякнули благородным хрусталём, а по-плебейски хрустнули. Потёк обычный разговор давно не видевшихся приятелей. Кто кого видел, кто о ком слышал…
– Влюбился я, Коля! Как пацан влюбился, – вдруг ни с того, ни с сего сказал после второго стакана Игорь. Сказал и сам себе удивился.
– Так это ж хорошо, шо влюбился! Ты же разведенный у нас, я слышал. Мне кто-то говорил. Так?
– Так, так. Уже больше двух лет. – Игорь вдруг помрачнел и, не чокаясь, махом выпил стакан вина. Для него это была боль. Большая боль. Его вдруг прорвало, захотелось выговориться.
– Двадцать лет прожили вместе, любили, троих детей растили. Это не считая первого, Максима, он умер малышом ещё. Дом построили. Большой дом, двухэтажный, в центре Одессы – да ты же видел. Мини-гостиницу сделал на втором этаже, семейного типа. Отдал ей этот бизнес гостиничный. Небольшой бизнес, но всё же… Земли у меня – двести гектар в области, фермерское хозяйство. Яхта была, «Бродяга» – не крутая, спасательная шлюпка, переделанная в парусную яхту, но всё же. Путешествовали на ней. И вот, прикинь, накрыло! И ладно бы, если б у неё просто любовь прошла. Такое бывает. А то ж такая ненависть на этом месте вдруг появилась! Такая ненависть…
Воспоминания нахлынули на Игоря горько-жгучей волной, наворачивая слёзы на глаза. Чтобы удержаться он пошарил в рюкзачке, достал трубку, набил её табаком и зажал зубами чубук, едва не расщепив его. За десяток секунд он снова пережил ту удивлённую обиду, растерянность и отчаяние, которые испытывал в течение долгих месяцев развода. Коля терпеливо ждал продолжения.
– Колбасило меня долго! И долго, и сильно! Особенно подкосило, когда она детей в это дело втянула. Вернее, не она, а её хахаль. Нашла себе ушлёпка, который сам по себе ничего не стоит, ни кола ни двора к своим сорока годам не заимел, но чтоб в её глазах занять положение защитника, против меня войну развязал. Грязную и подлую. А она его в этом деле полностью поддержала. Так что на ней грех лежит!.. Даже иконы из хаты вынесла, прикинь. Прихожу в один день домой, а икон нет. На все мои вопросы отвечает: «Это для детей, это нужно детям». А одна из этих икон – моя семейная, от прабабушки перешла. Заявления в ментовку посыпались, типа, я и её избиваю, и тёщу, и детей, типа, они голодают из-за меня. За полгода таких заявлений в милицию десятка два поступило. Менты всё протоколами да предупреждениями отписывались. А вот когда таких протоколов насобиралась пачка, вот тогда они и рванули! Затеяли дело о лишении меня родительских прав, и на заседании опекунского совета дочка заявила, что я её якобы пытался совратить. И заявление об этом в прокуратуру тоже написали. Вот когда меня вышибло! Когда родные и любимые тобой так подло и грязно предают. Не просто нож в спину всаживают, а ещё и в дерьме тебя перед этим вываливают! Типа, он же мразь и подонок. С нормальным же человеком нельзя так поступать, значит, перед этим надо убедить других, да и себя где-то тоже, что он – мразь! А с мразью уже можно и не церемониться. Вот такой вот развод у меня! Как будто не развёлся, а похоронил. – Игорь положил так и незажжённую трубку на стол и разлил вино по стаканам. – В доме не живу, хотя по суду мне там и принадлежит часть квартиры. Выдавили меня таки оттуда. С детьми не общаюсь, причём не потому, что я не хочу, а потому, что они на контакт не идут. Младшую, Алёнку, просто прячут и не дают со мной общаться, средняя, Лерка, заблокировала меня в Интернете, чтоб я не смог ей ничего написать, а сын – он самый старший, ему уже двадцать минуло – хотя и не блокирует меня, но и разговаривать не хочет. Вот такие вот пирожки с котятами! Выпьем…
