В детстве мы думаем, что на любой вопрос есть ответ, но повзрослев, мы понимаем, что на любой ответ есть вопрос.
В. Посоховский
Кто-то скажет, что он странный…
Мы познакомились в сознательном возрасте, заселяясь в новый дом. Мне было восемь лет, ему – шесть. По соседству – полно ребятни всех возрастов, жили все вполне единодушно. Общий подъезд и двор сближали, как семья. Дружили, учились в одной школе, ссорились, мирились, взрослели. Со временем, став старше, всё больше времени проводили именно с ним. Нас объединяли разные обстоятельства и общие интересы, – музыка, фотография, книги, освоение шестиструнной гитары. Казалось, мы доверяли друг другу, поддерживали, могли обсуждать любые темы. Обменивались информацией, впечатлениями, которыми допустимо делиться только с близким, верным товарищем. Правда, он всё больше спрашивал, интересовался, я же, чувствуя себя сравнительно с ним матёрым и бывалым, охотно делился весьма познавательными сведениями. При этом специально отвлекался, чуть затягивал, что как нельзя лучше подогревало любопытство к животрепещущим вопросам. А как иначе, кто же ещё, как не лучший друг, тем более старший, поделится опытом, расскажет о серьёзных вещах, которые сам недавно успел где-то выяснить или вычитать из умных книг? О физиологии человеческой природы, взаимоотношении полов, противоречивости капризной, дамской натуры.
Постепенно наше внимание переключалось на захватывающие приключения вроде улицы, весёлых компаний, девчонок, вредных привычек, тяжелого рока с сопутствующими при этом внешними проявлениями, – важными атрибутами специфических музыкальных тенденций и процессов самовыражения. Впрочем, подчас и лёгкая музыка со схожим отношением к жизни не оставляла нас равнодушными. Вдохновенно, живо, интригующе просыпался и бурно рос интерес ко всем прочим запретным плодам, душу радующей нирване в ущерб правильным привычкам и делам. Шучу, конечно. Ну, разве что, совсем немного. Правда, теперь все те причуды и фокусы не представляют значительного интереса.
Свои первые психологические эксперименты я начинал устраивать в подростковом возрасте. В свободное время развлекался тем, что пытался наладить контакты, общаясь с незнакомыми девушками. Использовал при этом обычный домашний телефон. Отрабатывал основные, лично мною придуманные и освоенные навыки, развивал и совершенствовал новые тактические ходы. Это была такая игра. Набирал спонтанно пришедший в голову номер, называл наугад любое женское имя, и, удачно попав в цель, мог сразу угодить на его обладательницу. Тогда обычно начинался диалог с импровизацией. И всякий раз, если имелось желание или возможность немного растянуть удовольствие, старался придумать что-то новое, поэкспериментировать. А когда во мне не находилось творческого задора или просто не имело смысла мудрить, морочить голову, я добивался цели быстро и вероломно, с помощью особого, практически наработанного набора специальных штампов и клише. Если не удавалось угадать имя с первого захода, я должен был быстро ориентироваться по ситуации, начинал придумывать, юлить, изворачиваться, просил пригласить ещё кого-то к телефонной трубочке. Иногда везло, и что-то там срасталось. При удачном стечении оставалось лишь завладеть вниманием собеседницы, втянуть её в паутину диалога, вывести на разговор в нужном мне ключе. Особенно, при выявлении обладательницы милого, нежного тембра голоса. Ведь это обстоятельство обещало не только приятное щекотание слуха, но одновременно придавало уверенность, сулило вероятность наличия у претендентки ещё и сносных внешних данных, которые чудесной оказией могли благоприятно повлиять на органы зрения и тщеславия молодого искателя приключений.
Существенным элементом интриги и успешного продвижения в деле являлась моя способность увлечь, заинтересовать, так как был я начитан, знал наизусть множество песен, стихов и даже целых поэм благодаря феноменальной памяти. Достаточно было один раз прочесть или услышать текст, как всё сразу надёжно откладывалось в голове, и мне затем надлежало только суметь грамотно этим воспользоваться, эффектно вплести в разговор при всяком удобном случае и положительной перспективе. Правда, в то время меня больше привлекала и лучше запоминалась специфичная поэзия экстравагантного характера с лексикой, далёкой от этических норм, вызывающая и шокирующая. Непечатное творчество, свойственное перу авторов с пониженным уровнем социальной ответственности перед наивными и незрелыми умами юных читателей. Одним оно кажется талантливым, способным веселить «искромётным» юмором, и вполне заслуживающим своё право на существование. Другие категорически возразят, что, мол, плоды такой деятельности возмутительны, тяжеловесны, вульгарны и низменны. Найдутся и такие, которые заявят, что отвратительные, пошлые сочинительства выглядят грубой, сорной травой на фоне доброй, изящной словесности в сводах русской литературной оранжереи и, подобно наглым паразитам, отравляют чистоту наших мыслей и речи, и что они знаменуют собою прогресс в деградации. Сколько людей, столько и мнений.
