Альбина проснулась с радостным чувством, как в детстве. Вот-вот раздастся шорох за дверью и войдут родители, папа произнесет торжественную речь, а мама вручит подарок…
За окном вовсю хозяйничало солнце, здороваясь едва подрагивающей на настенном ковре тенью от ветки.
«Неужели ветер? Так некстати. Чего доброго, погода изменится и испортит натуру», – сладко потянувшись, Альбина скинула пуховое одеяло, села и поежилась. Нащупала ногами вязанные тапки и вскочила с кровати. Торопливо накинула халат, подошла к окну, отодвинула кружевную занавеску и застыла. Прямо перед ней – руку протяни – на ветке рябины сидел снегирь. На фоне искристого снега нахохлившаяся птица с ярко красной грудкой смотрелась новогодней игрушкой.
«Пятно крови на белом, – всплыла не к месту мыслишка, а внутри колючкой шевельнулся страх. – Чушь какая… Кровь при чем?»
И тут же вспомнился детский стишок:
Я вида́л такую птицу,
Что теперь не спится мне.1
«Ну и разгулялось воображение…» – Альбина обвела взглядом комнату. Какая досада: и карандаши, и блокнот остались на кухне.
Как ни старалась осторожничать, от движения шторы снегирь упорхнул, оставив после себя разбросанные на снегу обклеванные ягоды. Красные. На белом. Как капли крови…
Альбине стало не по себе:
«Что за фигатень в голову лезет?»
Она все рассчитала. На дорогу уйдет минут двадцать пять. Место присмотрела в прошлый приезд. Сходство потрясающее! Обойти деревню со стороны леса, дальше небольшой пригорок, за ним пологий спуск к редкому молодому березняку. Деревянный мостик через петляющую замерзшую речушку со смешным названием Братик и, сквозь заросли сухого тростника и рогоза, выход к озеру.
Сегодня она осуществит давнюю мечту – напишет с натуры озеро, похожее на тосамое. Уверена, что напишет не хуже. Главное, со светом не прогадать: мартовское солнце капризно, и важно успеть схватить соотношение цвета и тона. На все про все будет часа два. Дальше писать бесполезно: со сменой освещения изменится и пейзаж. Благо, есть мобильник. Альбина всегда делала снимки, чтобы уже дома доработать детали.
Шесть лет назад, впервые увидев «Озеро» Левитана на выставке в Третьяковке, она твердо решила: станет художницей. Картина будоражила, как будто с ней было что-то связано – в прошлом или будущем – этого пока понять не могла.
С тех пор часто рисовала свое озеро во сне. Просыпаясь, пыталась уловить зыбкое состояние запоминания образа. От сосредоточенности ум превращался в решето, и важные мысли утекали, не поддаваясь осознанию.
Альбина снова и снова делала эскизы. За этот год отточила мастерство так, что даже отец, наблюдая за ее работой, воскликнул:
– О, левитановская манера! – поставил посреди комнаты стул, сел, и, подперев рукой голову, задумчиво рассматривал картину на мольберте. Потом вскочил и побежал на кухню, где мама накрывала к обеду. Альбина осторожно вышла в коридор и прислушалась к гудению отцовского баса.
– Алька-то у нас и впрямь гениальная дочь! Слышишь, мать! Это ж надо же! Левитана…
Мамины слова Альбина не разобрала. Скорее всего, похвала наткнулась на ее ворчание, потому что ответ отца прозвучал с ноткой возмущения:
– Ай, ничего ты не понимаешь в искусстве!
Наскоро позавтракав мамиными блинчиками, заботливо упакованными в судок, Альбина выпила большую кружку кофе с молоком – уф, многовато, но ничего: впереди долгая прогулка и работа на морозе. Подошла к окну, подула на замысловатый узор на стекле и в оттаявшем кружке рассмотрела градусник. Ого, минус пятнадцать! Надо утепляться. Вернулась в спальню, выложила из шкафа на кровать термобелье и свитер из грубой овечьей шерсти. Сверху комбез, на ноги шерстяные носки и угги.
«О, нет! Забыла угги! И как теперь в кроссовках на морозе? Вот дурища! Придется доставать из кладовки отцовские валенки… Мамочки! Лишь бы мышей не было, как в прошлый раз… – Альбина нашла среди старых тулупов и шапок, пропахших нафталином, папины валенки. Обула и с трудом на ногах удержалась: – Жесть… Так, наверное, чувствовал себя Нил Армстронг, делая первые шаги по поверхности Луны. Калошами по деревянному полу шаркают, еще и сбежать норовят, и ноги в них не сдвинешь…»
Прихватила лежащие стопкой у печи старые газеты, развернула и скомкала несколько листов. Запихнула вглубь валенок:
«С двойными носками сойдет… Теперь этюдник», – плотно закрутив пузырек с разбавителем, обернула ветошью.
Масленка, простые карандаши, блокнот. Отковыряла мастихином небольшой засохший комочек на деревянной палитре и прикрыла ею тюбики с краской, чтобы не громыхали при ходьбе. Сняла резинки с кассетника2, проверила, хорошо ли держится картон. В большой холщовый рюкзак сложила этюдник, термос, запихнула фартук. Затянула шнуровку, перенесла все на веранду к дверям. Из шкафа достала овчинную безрукавку и шапку ушанку:
«Баба на чайник. Зато не замерзну. Телек, вода, электричество – выключила. Мобильник в кармане», – с трудом вдела руки в лямки рюкзака, повесила на плечо кассетник, завязала под подбородком шапку. Натянула толстые варежки с откидным верхом и вышла на крыльцо.
От яркого солнца слезились глаза. Небо чистое, ослепительно голубое. Иней всюду: на ветвях, стволах деревьев, на домах, заборах. Глубокий вдох, и в нос впились мелкие иголочки. Альбина тяжело протопала к калитке. Надо поторопиться: в отцовских валенках дорога может занять больше времени.
