В первые годы, после покупки старенькой избушки в ещё живой деревне, мы были очарованы всем. Нас на рассвете будил пастух своими смешными матюками и щёлканьем пастушьего кнута. Знакомые всем русские слова с упоминанием мамы вперемешку с карельскими или русскими, в карельской транскрипции были неподражаемы. Просыпание с твёрдым желанием ответить чем-то подобным, через секунды переходило в восторженное созерцание мира через маленькое окошко с откинутой занавеской. Полупрозрачный белесый туман перед бревенчатыми домами по ту сторону улицы, переходящий в розовато голубое небо над серыми крышами, казался неподвижным, но в тоже время незаметно уползал в сторону огородов и картошки на усадьбах. Совершенные по форме силуэты коров с опущенными головами к молодой травке на обочине дороги, тоже кажутся неподвижными, потому что их плавные и скупые движения нужны лишь для того, чтобы бархатистые губы и шершавый язык захватывали всё новые и новые пучки свежей травы.
В избе тесно, нагрянули однокурсники, закадычные друзья Витя и Люся с дочкой, а нам оставили на месяц трёхлетнего племянника, поскольку его мама, моя сестра, ждала скорого прибавления. У нас в сенях есть маленькая кладовка, там была устроена уютная постель. Дядя Витя подружился с племянником Вовой, и они спали вместе в этой маленькой кладовке. Витя любил детей, умел их развлечь простыми фокусами или играми. С детьми он общался активно, энергично, чувствуя себя воспитателем.
У Вити была любимая металлическая расчёска. Как-то утром он не нашёл свою расчёску. Он твёрдо решил, что уронить её сам никак не мог. Оставалась единственная версия – Вова вечером взял расчёску поиграть и уронил. Искать что-то на полу в кладовке было очень трудно. Было темно, а в полу были щели. Витя, считая себя знатоком детей, решил путём разговора с Вовой восстановить ход событий и понять, куда тот дел расчёску. Мы все сидели за столом, пили на завтрак парное молоко из трёхлитровой банки с вкусным липким ржаным хлебом.
– Вова, ты видел мою расчёску? Помнишь, я причёсывал тебя вчера вечером?
Вова был очень общительным, послушным ребенком, любил, когда взрослые с ним разговаривали. Он радостно и энергично закивал головой, давая положительный ответ.
– А помнишь, ты взял её поиграть?
Вова ответил положительно, но кивание головы было менее энергично, а лицо стало не так веселым. Витя разгорячился, вопросы стали звучать громко и настойчиво. Он подсел к Вове и приблизил своё лицо к ребенку.
– Ты поиграл с расчёской и положил куда-то, чтобы поиграть потом?
Лицо Вовы стало озабоченным. Он уважал дядю Витю и поддакнул ему одним кивком.
– Ты можешь мне показать, куда ты положил расчёску?
Вова явно расстроился. Ему хотелось помочь дяде Вите, но он не мог, поэтому сидел неподвижно и молчал. Не получив ответа, Витя выпил молока и решил начать от печки.
Сцена повторилась три раза один в один. Было видно, что Витя разозлился, конечно не на ребёнка, а на себя и на ситуацию. Его репутация знатока детей пошатнулась. Вове, напротив, эта игра стала нравиться. Он не огорчался, отвечал положительно на первые вопросы, а на последний молчал, как партизан, спокойно ожидая, когда дядя Витя начнёт игру снова.
