В моих руках власть. Власть, позволяющая исцелять и уничтожать, даровать жизнь – и смерть. Я благоговею перед собственным талантом. Благодаря ему я и смог создать свои шедевры, не менее великие и впечатляющие, чем те, что находятся в Лувре.
Да что талант?! В тех областях, которые имеют хоть какое-то значение, я – бог.
Бог должен быть безжалостным и дальновидным. Он изучает, анализирует, систематизирует свои творения. Лучшие из них следует оберегать и лелеять, а неудачные – отбрасывать без сожаления.
Мудрый бог постоянно экспериментирует, творя чудеса со всем тем, что попадает ему в руки. Порой он действует безжалостно, как судья, выносящий приговор. Но того, в чьих руках власть, не могут касаться жалкие и ничтожные законы, которым подчиняются людишки. Они слепы, их умы затуманены страхом – страхом перед болью и смертью. Они слишком ограниченны, чтобы понять, что смерть можно победить.
Мне это почти удалось.
Если бы мои деяния раскрыли сейчас, люди с их нелепыми законами и предубеждениями прокляли бы меня.
Но когда мой труд завершится, они оценят мой талант, они будут поклоняться мне.
Есть люди, которых не страшит смерть, поскольку жизнь не была к ним милосердна. Для бездомных, нищих, физически неполноценных людей Нью-Йорк был огромной пугающей тюрьмой. Для призраков, возникающих тут и там в ночи, словно тени, наркоманов с их покрасневшими глазами и трясущимися руками жизнь представляла собой бессмысленное путешествие от одной дозы к другой, зачастую наполненное отчаянием, а иногда и ужасом.
Разумеется, в стране существовали социальные программы. В конце концов, человечество жило в просвещенном двадцать первом веке. Либеральная партия требовала создания новых приютов, образовательных и медицинских учреждений, учебных и реабилитационных центров, не предлагая при этом сколько-нибудь реальных планов осуществления и развития таких программ. Консервативная партия тем временем урезала бюджеты уже имеющихся программ, а потом напыщенно заявляла о необходимости повышения жизненного уровня и укрепления семьи.
Конечно, тот, кто был способен переваривать скудную диету благотворительности, мог существовать и в тюрьме, а программы обучения и помощи предлагались людям, способным оставаться в здравом уме, петляя по бесконечным милям бюрократических коридоров. Однако эта система слишком часто душила получателя, прежде чем спасти его, и поэтому в приюты не выстраивались очереди страждущих, желающих получить место.
Дети недоедали, женщины торговали своим телом, а мужчины сбивались с ног в поисках заработка. Каким бы просвещенным ни было время, человеческие пороки и беды оставались такими же предсказуемыми, как смерть.
Спящим на тротуарах бродягам нью-йоркский январь готовил ночи, пронизанные леденящим холодом, который им лишь изредка удавалось отогнать бутылкой пива или чего-нибудь покрепче. Некоторые не выдерживали и отправлялись в приют храпеть на казенных койках или есть жидкий суп и безвкусные соевые булки, подаваемые расторопными студентами-социологами. Но другие держались до последнего, слишком безразличные или слишком упрямые, чтобы пожертвовать своим кусочком тротуара.
В эти страшные ночи многие пересекали зыбкую грань между жизнью и смертью.
Город убивал их, но никто не называл это убийством.
* * *
Морозным утром лейтенант Ева Даллас ехала в центр города. Ее пальцы беспокойно барабанили по рулевому колесу. Обычная смерть бездомного на Бауэри вроде бы не являлась ее проблемой. Это было задачей отдела, сотрудников которого часто называли «трупоискателями». Они патрулировали районы скопления бездомных бродяг, отделяя живых от мертвых и доставляя тела в морг для опознания и уничтожения.
Эту скверную работенку обычно исполняли и те, кто все еще питал надежду поступить в элитарный отдел расследования убийств, и те, кто уже в подобные чудеса не верил. Сотрудников же «убойного» отдела вызывали лишь в тех случаях, когда смерть выглядела явно подозрительной или насильственной.
Если бы в это злосчастное утро не была ее очередь для подобных вызовов, Ева могла бы все еще нежиться в теплой постели с любимым мужем.
– Возможно, какой-то наивный новичок рассчитывает, что нарвался на серийного убийцу, – пробормотала она себе под нос.
Сидящая рядом с ней Пибоди широко зевнула.
– Мне кажется, я только зря занимаю место в машине. – Из-под прямой темной челки она метнула на Еву полный надежды взгляд. – Вы могли бы высадить меня у ближайшей остановки, и я через десять минут была бы дома в постели.
– Если я страдаю, то страдай и ты.
– Спасибо на добром слове, Даллас!
Ева усмехнулась. Вряд ли можно было найти кого-нибудь надежнее ее помощницы. Несмотря на ранний вызов, зимняя униформа Пибоди была безупречно выглажена, а пуговицы и черные полицейские ботинки начищены до блеска. Глаза на широкоскулом лице, обрамленном коротко стриженными черными волосами, возможно, были немного сонными, но Ева не сомневалась, что они ничего не упустят.
– Вчера вечером у вас, кажется, было грандиозное мероприятие? – заметила Пибоди.
– Да, в Вашингтоне. Рорк устроил прием с танцами для какой-то благотворительной организации по спасению кротов или чего-то в этом роде. Еды было достаточно, чтобы накормить всех бродяг на Лоуэр-Ист-Сайд.
