Часовой.
Сентябрь 1986.
– Эй, русский, как тебя, вставай! Война началась!
В расположении, похоже, уже никто не спит, но подъем пока не кричали.
– Какая война, блин?! Сколько время? Над койкой маячит испуганное лицо узбека по прозвищу Верблюд, неожиданно вспоминаю, что я в армии.
– Китайцы напали, часовой убили… Вставай, русский!
Рядом одевает сапоги литовец Алгис:
– Да, точно, диверсанты китайские… Э! Узбек! Бибис тау шикна! Иди на хер отсюда!
По всей казарме слышен приглушённый мат и шёпот. А спать-то как хочется!
– Алгис, а кто сказал? – начинаю говорить я, и вдруг на всю казарму:
– Подъем! Тревога! – и чуть позже, – С оружием на плац!
Сон полностью пропадает, так и обоссаться можно. Начинается беспорядочное движение и грохот падающих со второго яруса тел. Со звоном открываются решетки на оружейке, стучат по центральному проходу сапоги, и я одним из первых прорываюсь к автоматам. Дневальный суёт мне АКС.
– Это не мой, – кричу я, – номер не мой!
– Тебе не похер?! Поменяешься на плацу с кем-нибудь, отходи быстрее…
Толпой сбегаем с третьего этажа, кто-то из сержантов орёт на своё отделение, хлопают двери, портянки успевают скататься в трубочку где-то в районе пятки. Хоть цинки с патронами не выдали – значит, это учебная тревога!
-Третья рота, стройся! Четвёртая рота… Вторая рота!
– Азым! Уазик нол быр нол ыч объект кытык?!
– Биджо! Биджо! Твой автомат гдэ?!
– Шени траки! Вай! Автомат! Э… узбек, автомат дай?!
– Азым! Азым! Уазык объект кытык?!
– Полк смирно! – все замирают, ругательства останавливаются на полуслове, в свете фонарей виден командир полка.
–Товарищи бойцы… час назад… пост номер три… убит… прочесывают парк и склады…
Все слова вроде четко слышны, ускользает смысл… Значит правда завалили часового…
– Пятая рота идёт проверять стрельбище, четвёртая и третья – парк и хранилище ГСМ, восьмая – танкодром…
Восьмая это мы, значит идём искать диверсантов…
Подпол продолжает говорить, но меня сейчас волнует только одно:
– Товарищ сержант, а патроны?! Мы что, без патронов пойдём?!
– У взводных макаровы, ещё две ракетницы сигнальных… Зачем тебе патроны? Чтобы ты своих пострелял?!
Мы идём знакомой дорогой на танкодром. Мы ходим здесь почти каждый день. Темно, фонарик у лейтёхи выхватывает из кромешной темноты кусок грунтовки с глубокой колеёй от наших Т-55 и деревья вокруг. Луны нет и, честно говоря, поисковый отряд из нас так себе. Зато мы как на ладони у всех китайцев в мире.
– А нашёл его Саня Сорокин с седьмой роты…
– Это рыжий такой сержант? Я его знаю, кажется!
– Ага, он разводящий в карауле был… Говорит, тело на колючке повисло, будто стоит он… Ну они покричали как положено, мол, разводящий… смена… А этот молчит! Подошли, а у него в груди маленькая дырка, а вот пол спины нет… Разнесло… Очередь была целая.
– Бля, вот зачем ты сейчас это рассказываешь?!
– А что выстрелов никто не слышал?! – у москвича с третьего взвода натуральный страх в глазах, мы прилетели вместе, как зовут его не помню…
– Слышали… хотя сначала решили – опять по зайцам деды стреляют. Прибежали… а там… не зайцы.
На танкодроме пусто, если и есть кто-то, мы никого не видим.
– Так, Бельдыев, проверь учебные помещения! И ты… как там тебя…
– А чё я-то, тарищ сержант?! – Бельдыев явно не рад.
– Я Липцис… Но я без очков не вижу ни фига ночью.
В темные домики заходить стремно, у меня перед глазами тело на колючке с огромной дырой в спине. Но идти нужно, не хочу, чтобы Бельдыев видел, что я боюсь.
– Хоть ракетницу дайте! – прошу сержанта.
– Обойдешься! У тебя вон Бельдыев есть.
Лейтёха с единственным макаровым и двумя сержантами идут в кочегарку, я с фонариком и Бельдыевым в учебные классы. Остальные тупо ходят по танкодрому и радуются, что им не нужно никуда лезть.
– А если тигр?! – говорит москвич с третьего взвода, – мы вчера здесь свежие следы видели, – и говно.
Мы тоже видели, по дороге на танкодром тигры встречаются, временами сержантам даже выдают автомат с одним рожком. Когда однажды выдали нашему, он как Рембо с автоматом крался, вьетконговцев в тайге высматривал.
– Не, тут никого, – Бельдыев не хочет проявлять храбрости и героизма, – пойдём, как там тебя… скажем, во все домики зашли!
Учебный класс пустой. Вдоль стены лежат разные железки, на доске схема трансмиссии. Всё как у нас в институте на военной кафедре, на Мосрентгене. Я не отвечаю и молча прохожу в следующий класс, фонарик выхватывает из темноты учебные плакаты и недовольное лицо Бельдыева.
Снаружи кричат:
– Ракета! Две ракеты! Эй, выходите все, сигнал с полка!
Это что?! Война что ли правда? Чувство нереальности…
– Это сигнал возвращаться в часть! – говорит лейтеха с облегчением, – наверное, нашли диверсантов! Так, закончили поиски, уходим!
Совсем недавно мы на этом танкодроме со Сташем учились проходить препятствия. Вон макет колейного моста, вон противотанковый ров. Сташ уже в Москве, недолго мы вместе послужили. Вон там на меня вылилось тридцать литров грязного машинного масла.
Механик сказал – упрись коленками и держи лючок, я залез под танк, лёг на спину и держал… Отработанное машинное масло почему-то потекло не в таз, а мне за шиворот! Я держал, а оно всё текло и текло… На всю жизнь запомнил, как потом масло хлюпало в трусах, и как я дрожал от холода по дороге в полк.
