Я устала, как же я устала. Каждый день – бой с пустотой, где я осталась, изгнанием, откуда не вернусь, и стаей, которую не выбирала. Каждый день – выживание. Каждый день – вмерзшая в лед вечная смерть.
Я почти не вспоминаю, как все началось. Обломки памяти возвращаются лишь во сне, когда удается поспать. Сегодня вернулись и наяву, просто так, хотя тот, кому я попалась, даже пока меня не бил. Впрочем, у нас ночь впереди, а стены в Надзорном управлении толстые, глухие.
…Тогда заканчивалась ночь перед Рождеством, начиналось утро. Я спустилась в гостиную к елке, чтобы подсмотреть, съел ли Санта печенье, не забыл ли о моих подарках. Часы показывали 6:30. Я всегда вставала примерно в это время, а мама с папой – еще раньше. Им нравилось встречать рассвет, особенно зимний. В нашей семье любили зиму, да и во всей стране: горы и озера, городки и леса под снегом превращались в сверкающую сказку. Жаль, теперь «зима» значит то же, что «страх», а слово «сказка» забыто вовсе.
Хотя родители были «жаворонками», в каникулы мама разрешала мне – своему «совенку» – поспать подольше. Но тем утром я не могла оставаться в кровати: меня буквально выпихивало из-под пледа какое-то предчувствие – не плохое; его можно было назвать рождественским. Знаете, стук сердца, щекотка под коленками; ты вскакиваешь и бежишь по ступенькам вниз, громко топая и оповещая всех, что уже проснулась и ждешь чуда. Неважно, сколько тебе: шесть, четырнадцать, тридцать. Предчувствие, выросшее из книг и фильмов, в том или ином виде остается с тобой до конца. Но это в нормальном мире.
Внизу ждал подарок, каких я никогда не получала. Его вряд ли принес Санта, такое мог бы скорее подарить Крампус, его злая тень. Дары Крампуса обрушились тогда на каждую голову, повинную или нет.
В доме пахло индейкой, было светло от зажженных цветных гирлянд. Они мигали: красная лампочка, белая, зеленая, синяя. Мама лежала в кухне у стола, а отец – на улице, со снегоуборочной лопатой в руке, пальцы у него окоченели. Оба выглядели совсем обычно. Никто их не зарезал, не застрелил, не сбросил ядерную ракету. Они просто умерли. Мама была теплой из-за того, что отец успел натопить камин, чтобы я не замерзла. Он всегда топил по утрам.
Я звала их, тормошила, кричала. Потом я звонила в полицию и слушала длинные гудки. Наконец я сама побежала в участок, чтобы и там найти двух мертвецов – ночных дежурных. От кофе в их кружках шел пар; сами они тоже еще не остыли.
Да, был Сочельник. Самый конец ночи, когда умерли все родители нашего города, области, страны. С тех пор я ненавижу запах рождественской индейки и любой другой жареной птицы, ненавижу до спазмов, до рвоты. А еще с тех пор у меня нет дома. Семьи. Будущего и прошлого.
Чиновники, ученые, журналисты высказывали много догадок: эпидемия, нашествие инопланетян, облучение. Популярной была теория о происках вражеского режима – тогда ведь на всех уголках шептались о «красных», да и к Штатам относились настороженно. Работали быстро: уже на второй день все трупы вывезли, начали расследование. Правда, оно так ничего и не дало. Я даже не уверена, что оно завершилось. Кто-то же наверняка получает за него деньги.
Конечно, правительство пыталось как-то разобраться с инцидентом. Иначе поначалу не говорили, сказать было нечего, потому «инцидент», даже не «катастрофа». Чиновники осознали все довольно поздно, да и самих их уцелело немного: у большинства тоже были дети – дети, из-за которых они умерли, в ту же ночь. Да, хотя произошедшее называли «инцидент», хотя ничего не было понятно, одну вещь заметили почти сразу: внезапные смерти связаны с нами. С детьми.
Умерли мамы, папы, дедушки, бабушки и приемные родители. Умерли содержатели приютов. Умерли многие учителя в школах, тренеры в секциях, некоторые детские врачи. Это не докатилось только до окраин, откуда люди начали сбегать, увидев первые заметки в газетах. Многие успели уехать, потом правительство спохватилось и, пресекая панику, закрыло границу. Она закрыта до сих пор, потому что паника продолжается.
Ближе к столице в живых остались лишь взрослые, вообще не контактировавшие с детьми, и сами дети. Еще небольшое число одиноких стариков, совсем небольшое, в нашей-то благополучной стране. Все здесь хотели иметь семью, было почти не встретить дедушку или бабушку без внуков.
Закономерность проследили, но не сразу в нее поверили. В этом не было смысла: чем мы могли навредить взрослым? Нас наоборот жалели. Люди из правительства, бездетная Госпожа Президент – ее только-только выбрали – попытались сделать единственное, что было в их силах: пристроить нас в новые семьи. Это была целая программа.
