Самая короткая ночь в году. Самая белая.
Как в этот раз повезло с погодой! Из открытого окна веяло тёплой влажной свежестью, какая бывает после грибного дождя в погожий день. Окно моё выходило на двор бывшей психушки, в которой закончил свои годы Германн. Сегодня ты, а завтра я!
Я разговаривал по телефону с мамой, и она как опытный астролог сказала мне напоследок:
– Сегодня особенная ночь. Ты знаешь?
– Знаю, мам. Солнцестояние. Я астрономию сдавал.
– Ну вот. Проведи её с пользой.
Астрологии я уже давно не верил. Но маме не верить нельзя.
В полночь я накинул лёгкую куртку и вышел на улицу. Паб «Диккенс», как всегда, пытался заманить меня к себе сквозь светлые окна, но я даже не заглянул в них. Побрёл куда глаза глядят. Это я себя так обманывал. Сердце моё прекрасно знало, куда оно меня тащит на ночь глядя. Фонтанка, Росси, Малая Садовая, потом мимо Михайловского замка и на Троицкий мост. Успел – пока не развели. Дальше вроде не должны ничего разводить. Прямой путь на пересечение улиц Омской и Матроса Железняка к дому зеленоглазой феи с «Чёрной речки». Омск и матрос. Даже мой друг – атеист и скептик – в этом случае развёл руками и сказал, что таких совпадений просто не бывает. Это уж точно судьба.
По пути я купил розу, хотел положить под дворник её автомобиля – отчаянный жалкий жест наивного романтика. Но машины рядом с домом не оказалось. Видно, ночь она проводила у кого-то в гостях. Быть может, в чужой спальне. В груди потяжелело. Огромная многоэтажка презрительно смотрела на меня, как бы спрашивая: «Что, не знаешь даже, где её окна? Ну и чё тогда припёрся? Молчать и ждать? Тьфу… сопляк!» Подгоняемый презрительным взглядом бездушного человейника, который, казалось, даже руки сложил на груди, чтоб выглядеть более сурово, я понёс свою неприкаянную розу куда подальше отсюда. Столь холодный приём, тем не менее, не смог сбить меня с толку. Думаешь, человейник, я не знаю, что у тебя в каждом горящем окне – живая драма? Никакой ты всё-таки не бездушный.
Я пошёл вдоль железнодорожных путей по улице, названной в честь друга караульных и врага русской демократии. Хотя какой он враг, господи? Так, вдохновенный юнец, не успевший толком пожить. Интересно, каким он был, этот Железняк: умным или дураком, любил он или только смеялся над любовью?.. Ничего от него не осталось. Одна только фраза: «Караул устал…»
Это же «Чёрная речка», а где-то здесь ведь должен быть… Да! Точно! Вон он торчит! Обелиск. Место дуэли Пушкина. Пойду отнесу розу Александру Сергеевичу. «Наше всё» как-никак.
Я подошёл к обелиску. Положил к основанию розу. Отступил поодаль и стою смотрю. Что я тут делаю? Что пытаюсь почувствовать? «Я вас любил, любовь ещё, быть может…» Тьфу, блин. И зачем в Морской академии на вступительной медкомиссии заставляли читать стихи во время осмотра у хирурга? Стресс-тест такой, что ли? И почему я тогда именно этот стих вспомнил? Хотел же Некрасова прочитать: «В зимние сумерки нянины сказки…» С шести лет его везде читал. А тут вдруг: «Я вас любил…» С другой стороны, Пушкин действительно лучше подходит на случай, когда стоишь без штанов и у тебя кто-то в паху шурудит.
Неожиданно у нас с Александром Сергеевичем появилась компания. На велосипеде подъехал дедок. Он остановился метрах в четырёх от меня и встал на одну ногу, оставив другую на педали. Дедок маленький такой, ниже меня головы на полторы, но видно, что бодрый, спортивный. В полосатом поло, в шортах, сверху – лёгкая олимпийка. Велик крутой вроде. Дедок тоже встал и глядит. И ни слова. Ну, думаю, тут, наверное, всегда так. В любое время дня и ночи. Не зарастает, в общем. Как и обещал. Но вдруг дедок прервал торжественное молчание:
– А тут вроде раньше бюст был. Не помните?
– А? Что? – от неожиданности переспросил я.
– Вы ленинградец? В смысле, петербуржец?
– Я… да. Э-э… Но как бы не совсем. Я из Омска приехал.
– А! Так вот: тут раньше бюст Пушкина стоял. А потом, видно, переделали.
– Ну, не знаю. Написано вроде: 1937 год. К столетию дуэли.
– Это что на заборе написано. Я думаю, вы сами знаете, хоть и молодой. А там дрова лежат.
– Ну, может быть.
– Точно вам говорю. Бюст был. А теперь вот. Мы здесь мальчишками ещё бегали.
– М-м-м-м…
Я подумал, что диалог себя исчерпал. Но не тут-то было:
– А я вот, знаете, что-то как на пенсию вышел, так запил. Да. Я и сейчас, если честно, под мухой. Вы не хотите? У меня есть.
Дедок достал из внутреннего кармана олимпийки чекушку коньяка.
– Нет-нет. Спасибо.
– Не пьёте?
– Нет, почему? Пью. Просто настроение не то.
– А! А вот у меня прям то.
Отвернул крышку, глотнул, поморщился.
– У Высоцкого, помните, было что-то? Помните?
– Высоцкого?
– Да. Как звать?
– Владимир.
– Очень приятно, Володя, а меня Василий Александрович.
Блин, ну ладно. Почему нет. Тогда уж Семёнычем бы звал. На работе иногда так кличут. Хрен с ним. Не буду ничего объяснять. Какая разница, в конце концов.
