Длинный, темный коридор старой московской квартиры. Справа длинный, громоздкий шкаф, заполненный всякими ненужными и давно забытыми вещами. В активном использовании только два ящика и одна полка, битком заполненная шапками, шарфами и перчатками всех сортов и родов. Общение с этой полкой, как правило, приводит общающихся к опозданию. Слева по коридору, напротив этого шкафа приземистый пуфик со смешной кнопкой-пуговицей, почему-то расположенной не посередине, а чуть смещено. От этого всегда кажется, что он ухмыляется. Напротив пуфика входная мощная дверь, которая любит захлопываться в любых обстоятельствах с жутким грохотом. Его мама так всегда и говорила: «Ухожу, «громыхало» закрой за мной». Так и повелось с тех пор, дверью ее никто не называет. Справа от «громыхало» лежит половик, всегда заставленный обувью. Ее там в любое время года много. И даже тогда, когда дома никого нет. А вот в самом конце этого длиннющего коридора, в самом торце, висит огромное прямоугольное зеркало. Оно уже старое, но сохранившееся в приличном состоянии, только по углам есть темные, как будто заштрихованные черным карандашом, небольшие пятна.
Из всех домочадцев остался он один. Так уж устроена жизнь: люди приходят в этот мир и уходят. По этому закону ушла сначала бабушка, папа, спустя годы, мама, потом жена. Нет, и дети у него конечно же были. Но дети выросли и практически растворились в огромном мире. Теперь вся связь с ними, спасибо технике, по телефону, по скайпу, да и то редко. Деловой и жесткий ветер своими порывами не предоставляет возможности удержаться долго на одном месте. Странно, что его этот ветер практически совсем не может сдвинуть с места. Он часто подолгу задерживается в этом коридоре, то стоит, прижавшись к шкафу, то замирает в дверном проеме комнат, выходящих в коридор. А иногда сидит на многолетнем пуфике и всматривается в глаза зеркала, повидавшего очень много за свою долгую жизнь. Он давно уже заметил, а потом и понял, что зеркало это хранит все отраженные образы и ситуации. И вот теперь оно щедро делится со своим собратом по одиночеству накопленными сокровищами.
Из комнаты с плачем выскакивает толстощекий карапуз и на кривых и косолапых ногах еще неловко бежит прямо к зеркалу. Упершись в зеркало, неожиданно замирает, перестает плакать и с интересом принимается рассматривать себя. Горя, как и не бывало, но следы его отпечатались на зеркале, отпечатки маленьких растопыренных пальчиков, круглый след от мокрого носа и две дорожки из слез. Он начинает с интересом изучать эту замысловатую картинку, а потом с удовольствием размазывает по стеклу следы слез. Его настроение теперь прекрасное, новая игра явно забавляет. Вот и слезы пригодились! Теперь он всегда со слезами будет бегать именно к зеркалу. Отличная игра, а повод поплакать всегда находится.
В дверном проеме стоит мама, молодая, темноволосая, совсем молодая. Она молча наблюдает за своим малышом. Улыбка умиления и счастья плавает по ее губам и глазам.
Когда открывается входная дверь, все та же «громыхало», перекрывает все другие отражения в зеркале. А потом, как и положено, с грохотом закрывается, и в зеркале вновь оживает жизнь. Странное сочетание: жизнь замирает и жизнь оживает. Хотя, нет ничего в этом странного, мы сами и есть эта жизнь. У половика топчется бабушка, вернее Маба, так ее все зовут и даже зять, она выполняет одновременно две роли в доме: она и мама мамина и бабушка малыша. Маба, переодев обувь, ставит сумку с продуктами на пуфик и снимает плащ. Она тоже еще совсем молодая, бодрая, подтянутая. Раздевшись, Маба несет сумку на кухню, а по дороге внимательно смотрит в зеркало. Она очень серьезно относится к жизни, ко всему происходящему и даже к своему отражению в зеркале.
Громкий голос Мабы разносится по квартире: «Филя, иди обедать!». Он, конечно же, слышит, и есть он уже давно хочет, он и бабушку тоже, конечно, любит, но торопиться все равно не будет. Таков уж этот подростковый возраст, делать хотя бы чуть-чуть не так, как от тебя ожидают. Выждав положенное время, он медленно, вразвалочку вылезает из комнаты и направляется на кухню. Проходя мимо зеркала, он бросает недовольный взгляд исподлобья на прыщи, надежно поселившиеся на его лбу и носу. Зрелище ему кажется отвратительным. Он втягивает голову в плечи, пытаясь защитить себя от посторонних взглядов. Жест этот совершенно автоматический и интуитивный, хотя в коридоре никого и нет кроме него.
Теперь он, сидя на пуфике и глядя на свое зеркало, понимает, сколь прекрасно было то прыщавое время, когда вся жизнь еще впереди.
Уже давно нет на свете Мабы. Но зеркало помнит тот последний день. Уходя в свой последний путь, она, уже одетая в пальто, уже попрощавшись и поцеловав любимого внука, как-то задорно и очень по-женски посмотрелась в зеркало, грустно провожающее ее, и улыбнулась то ли себе, то ли судьбе сразу всеми искристыми морщинками вокруг глаз. «Ты будто на свидание собралась, а не в больницу на операцию.»,– сказал заносчивый подросток, еще не понимающий хрупкости этого расставания. Но Маба, хоть и была всегда женщиной строгой и серьезно воспринимающей жизнь, обладала прекрасным чувством юмора. Она хитро взглянула на своего внука-подростка и добавила: «Так я и отправляюсь на свидание с мужем.». Так в его памяти и осталась эта ее весело произнесенная фраза, а из зеркала смотрел на него ее лучисто улыбающийся взгляд.
