Жировик

Мерзлота лупила по стеклопакету поликлиники. Хотелось смеяться – смешного мало. Что там за ним? Один-один-два. Перерасчёт. Стужа брошенного слова врача.

– У вас ожирение, – метнула она куда-то в сторону. – Соблюдайте диету, образ жизни.

– Какой же – образ?

Каждое зеркало сообщало своё. В каждой микротрещине был спрятан мини-бар с бутылками писем – все что-то твердили, кому-то предназначались. Холодильник не закрывался, только отворял небесные врата, как Пётр. Накипь резво свёкликлась по коже. Кажется, вновь ободрал кот.

Восковые ворсинки мелькали перед глазами – ежедневная фата-моргана, напоминание о желании выпить. Что именно? Каркаде, цикорий, чайный гриб, виски, джин, вино. Слоты вновь вращались в ожидании комбинации. Ставка не зашла, три-три-семь, одноклассник словил шизофрению.

Так звали кошку или она сама назвалась. Шизофрения – проблема дуалистов. Наверняка буддисты ею не заболевают, хотя настоящие буддисты ими и не являются. Игра слова, пятнашки звука. Заигрались.

Не было ни дня, когда я бы не подравнивал длину ногтей – обсессия, ритуал, дисциплина, гигиена, предубеждение, убеждение. Привычка.

«Ты постоянно смотришь на руки. Что там?» – закадычный вопрос, более близкий, чем друг. Нет доверия, ведь само слово подразумевает очерченный круг. Закругляемся.

***ВОСПОМИНАНИЕ №1***

Тяну рыжего кота за хвост.

***ВОСПОМИНАНИЕ №2***

Дед уважал мою маму за то, что она била в ответ, когда он бил её.

***ВОСПОМИНАНИЕ №3***

Ты не виновата.

«Фонтан» Даррена Аронофски кажется фильмом всех фильмов, после которого смотреть уже ничего не надо, но, как и прежде, всё равно будет смешить фонетика словосочетания: «фильм „Пи“ Даррена Аронофски». Хорошо, что ты всё ещё такая же обезьяна в голове.

***ШТАТ ВИСКОНСИН, БЕРЕГ ОЗЕРА МИЧИГАН, БЕЗ ОБУВИ***

– Ви шуд ду самфинг эбаут ит, каз.

– Итс э грейт поинт оф вью фор сайтсиинг. Релакс фор э минат.

– Ай кэнт, каз, ай эм демократ – май кантри демандс ми ту эвоид чил моментс лайк вис. Овервайз итс такс эвейжн.

– Лайв из ал эбаут такс эвейжн.

Весенний пух загнобил пространства носа. Солнечная дорога в психдиспансер: туда-обратно, мимо кладбища. Тоже солнечного, ещё не проявленного в своём тусклом смысле. Туда кладут тех, кто рождается. Это те высоты, до которых мы ещё не добрели, потому что они внизу. Человек перепутал все ординаты и зачем-то хоронит себя вверх ногами.

Отрыжка отложилась в памяти, стала неразрывной струной между ненужными воспоминаниями – о них никто не просил, а они родились. Как всё и происходит, как всё и бывает. В воспоминаниях кажется, что у человека были проблемы с желудком – или, наоборот, у желудка с человеком. Неразрывные сущности, поношенные ботинки. Тучи выгоняли белую овцу из стаи. «Нам здесь облака не нужны».

***ТЕБЕ ПОРА ВЗРОСЛЕТЬ***

Они что-то прописывают, что-то постоянно пишут, но ответ очевиден и зиждется на их языке – они просто не говорят. Речь слишком проста, письмо слегка продляет эту древнюю игру.

Русалки прекратили свою деятельность на территории России, поэтому нам остались только салки.

Девушка смотрит исподлобья – диспансер основан очаровательными пациентками. Старое правило: без лекарства нет болезни. Рукав татуировок, пальцы кистей без чернил, пастельный пенни-борд под ногой. Делегируй ходьбу кому-то другому – я прокачусь.

АТЛЕТИКА [Трудно: Успех] – Тебе удалось поднять глаза.

– Это нераскрытое убийство. Вам стоит поторапливаться, чтобы оно таким осталось.

– Мне интересны пределы своего самочувствия, поэтому я обратился к вам за психиатрической стороной вопроса. Проблемы в себе, как и в чём-либо и ком-либо, я не вижу.

Мне нравятся девушки с волосами на ногах, меж бровей, под мышками – они видятся мне без заноз. Просто с другими занозами, но в менее вылизанной форме – хотя бы фигурально.

«London is dead, London is dead, London is dead».

Так мы находим применение языку – хотя бы буквально.

Когда воспоминание окропляет их веки, взгляд становится пасмурнее, наполняясь тушевыми тучами вдоль ресниц. Так это незабываемо и бессмысленно. Женская, мужская тоска – всё одно, но кажется разным. Я заглядываюсь, опять заглядываюсь.

Старый пригородный автобус, наушник слева, звуки справа. Чёрная джинсовка, вьючные волосы и врастающие глаза здесь, а их взгляд – где-то далеко за стеклом. Не важный пассажир, заиндевевший. И всё же лучшее, что можно видеть.

Снилось, как едим арбуз и занимаемся любовью. Сейчас ни сезон, ни ты рядом. Никогда было, ведь дом не покидаю. Только головой – её всегда нет в этом доме. Отчуждение, по Марксу, всё же освобождение, по мне.

Мне становится понятнее, но где же наши ребята? От дружбы до рождения, до неприхотливого движения тебя в мою сторону. Кажется, сейчас все они потерялись в берлинском сквоте под саундтрек Йеспера Кюда.

Всего лишь потребитель: я сдаю друзей, приобретаю палатку. Сажусь за пишущую машинку и промакиваю её чернилами. Кажется, больше не пишет. То и славно, ибо каждое слово поспешно и напрасно. Пиши дальше: письма, книги, песни. Пригласительные на салфетке. Сет-лист на стене туалета.