Мы
соединяемся
как нули в биллион.
Был ли он
или только снится,
определит
верховодящая единица -
идея.
А где Я?
Я – концентрат всего земного
Я-
концентрат всего земного
и всех космических начал,
судам из прошлого – причал,
грядущим таинствам – основа.
Я – луч и тень
в пространстве тьмы,
Я – эхо в громогласном Мы.
Здравствуйте. Я -
миллионоподобен
как следы от галош,
но отпечатками души -
индивидуален.
Дуален я:
снаружи – ломовая лошадь,
внутри -
вуалью тая
стихи – мой допинг.
Мы похожи на черепах -
мысли нежатся в черепах,
голос собственный к горлу присох,
и чуть что – головой в песок.
Серый панцирь ты не брани,
он нас прячет надежней брони,
он под цвет неприметных щелей,
где пройдет наша тыща лет.
Поэт – это тень мира,
но как часто лишь в тени
нам становится яснее
особенности солнца.
Идейность
и деятельность -
синонимы.
Кто как не мы
не можем быть немы.
Но не только крича
в каждодневных речах,
в руки взяв молоток и зубило,
пока сытости накипь
нас не сгубила,
срубили ее,
чтоб заалели знаки
нашего изначалия –
ч-е-л-о-в-е-к
Вновь подо мною земля.
Смогу ли я
не просто лицезреть триптих:
природа,
человек
и дело его рук,
а свой оставить штрих,
не нарушающий гармонию картины,
где я – на месте середины,
а все прекрасное – вокруг.
Ветер шершавой ладонью
треплет зеленые косы берез.
Моя сума, что названа судьбой
По Вересаеву
Моя сума, что названа судьбой,
полна работы грязной, но святой.
Люди во власти пороков,
лености мыслей и дел.
Вот почему у пророков
распятость – вечный удел.
Нам, любящим давать
нравоученья,
не следует о том лишь забывать,
чтоб высказать любое изреченье,
нужна сначала мысль,
потом – слова.
На полях книги
Мухтара Шаханова
Человек – не вещество,
а существо.
Тело – это только оболочка.
Главная же суть его -
душа, как набухающая почка.
Жить любя -
значит: волненьям не знать конца,
себя найти в общей массе людского
забега.
Что такое Отечество
как не образ отца,
вставшего на уровень века.
Любить его -
значит, встать за честь его.
Но можешь ли ты любить человечество,
если не любишь одного человека,
не считая себя.
Не к другим, а к себе
будь особенно строг,
человек,
одноразовый сын человечности.
По ухабам и рытвинам
старых дорог
не добраться
к прекрасным созвездиям вечности.
Но не жди, не скули,
понукай лишь себя,
разгребай и тори и трамбуй
свою трассу.
Ведь на то и дана человеку судьба -
строить путь, по нему не проехав
ни разу.
Стынет кофе.
Дохнут мухи.
Льются речи – бормотухи.
Мысли – в профиль,
звуки в стену.
Слов картечь и дремы пена
Я – одна из звезд, неоткрытых потомками,
потемками судьбы
пробираюсь в будущее.
Буду еще непохожей,
чем крапива на гладиолус,
голос мой – это эхо
судьбы человеческой.
Меж тем, что было и что будет
сиюминутное «теперь»,
оно как дверь в моей хлабуде,
незапираемая дверь.
Дано мне лишь наружу выйти,
дано другим в меня войти.
На Востоке – алая рань,
а на Западе – вялая синь.
Луч рассветный,
ночь протарань,
лаву солнца вниз опрокинь.
Обращен я лицом на Восток,
Где, бунтуя, рождается утро,
где сегодняшней жизни исток,
зачатой непорочно и мудро.
Нет, не быть поэту
председателем шара земного,
слово массам не заменит мяса,
и какая-нибудь яркая обнова
часто веселей стиха гримасы.
Жарко. Я,
ногами шаркая,
бреду
в усталостном бреду.
В одном ряду
со мной весь люд земной.
И солнечный кларнет
жжет в такт ногам,
но как фотону нет
покоя нам.
А солнце всадником
на спину гор забралось,
как после боя приоткрыв забрало.
На звезды глянешь:
раз-два и обчелся,
а на земле – огней многоточие,
как будто горящим сердцем прошелся
по каждому дому и улице к ночи я.
Стоит туман
о землю опершись.
Кто б ни был ты, рабочий иль поэт,
тебя ничто не может не касаться.
Твоею сутью станет пусть завет:
сначала – быть,
потом – казаться.
Многомиллионным массам
не до Хлебникова и иже с ним.
Ее пятикнижием
служит ностальгия о мясе,
об ордере на собственное жилище,
о зарплате,
которой всегда не хватает.
Огонь каждодневных зевот
бьется о душ пепелище,
и в холоде вечных забот
прозрачность и призрачность тает.
Пусть я не стану идолом ничьим
Пусть я не стану идолом ничьим,
в энциклопедии
мне место не найдется,
но я в грядущем буду различим
тем, что о нем
сегодня сердце бьется.
Я не убит,
а выращен войной,
и с молоком,
не столь уж, правда, частым,
впитал в себя,
что небо надо мной
без крика «воздух»
называют счастьем.
Мы скованны привычками – тюрьмой
для нашего порывистого нрава,
не ходим равномерно по прямой -
бросаемся налево и направо.
Белое – черное,
черное – белое,
заледенелое
и обгорелое -
надвое расчерченное.
В этой картине
я – посредине.
Жизнь – не стойло.
Наличность перебирая,
в ожидании рая
под брюхом скребя,
жить бы не стоило.
Сумей
себя родить как Личность,
не увлекаемую бытия течением,
а живущую – с увлечением.
Я – многокоординатен.
Порывистое «Нате!»
и виолончелизм Петрарки,
