Жизнь по тревоге…

Одинокий маяк…

Одинокий маяк

Разукрасил оранжевым небо,

И, скользнув по земле,

В лес ушел полосой этот свет.

Я под небом таким

Сколь живу, только помню, что не был

Чувство в сердце храню,

Что меня до сих пор в мире нет.

Растревожилась даль,

Оголились небесные пряди.

Облака, словно пух,

Поплыли парусами на юг.

А маяк, как рукой

Мягким светом перину погладит

И посадит ручей,

Как змею змеелов на свой крюк.

Я взгляну в небеса

И не силясь, нащупаю метку,

Что когда то давно

Нацарапал небрежной рукой. Вам не спрятать огонь.

Маяка, в эту мрачную клетку,

Ведь у тех, кто горит,

Цвет души по судьбе золотой.

День свободного ветра в крыльях.

День свободного ветра в крыльях:

Ветер листья с ветвей сорвет,

Листья падают от бессилья

И уходят в немой полет.

И нельзя тут играть сначала,

Мне на осень настроя нет.

Воронье уже прокричало,

И расстроило флажолет.

И под жалостный звук гитары-

Не затянешь, не пропоешь-

Свитерок одеваю старый

И потрепанный жизнью клёш.

Я иду по листве осенней,

По шуршащему сентябрю.

Я в одном нахожу спасенье, Я с листвою в ветрах парю.

День свободного ветра в крыльях:

Ветер листья с ветвей сорвет,

Листья падают от бессилья

И уходят в немой полет.

День не склонен улыбаться…

День не склонен улыбаться, На ладонь ложу везение.

Остаётся издеваться,

Над своим стихотворением.

Остаётся только прыгнуть

От бессилия и сознания,

Берегов твоих достигнуть

И в пути найти признания.

Девять месяцев в утробе-Откровение, откровение.

Я на свет явилось в робе,

Я твоё стихотворение.

Я не вышло, может, стилем,

И строкою я неловко.

Я рождалось от бессилия,

Как на память гравировка.

Я ударилось о стену,

Поперхнулось ударением.

Разошлись слова по венам: Я твоё стихотворение.

Я с тобой теперь повсюду-Это много или мало?

Жизнь пройдёт, и не забуду, Чтоб её начать сначала.

Я с тобою с беспредела,

Как иное измерение.

Я всегда мечтать умело,

Я твоё стихотворение.

Пусть не дороги объятья,

Ну кому нужны мучения? Беспонятье, беспонятье

Я твоё стихотворение.

Я уйду сегодня в вечность, Очень тусклой, мрачной тенью. Бесконечность, бесконечность Моему стихотворению.

День не склонен улыбаться, На ладонь ложу везение.

Остаётся издеваться,

Над своим стихотворением.

26.10.19.

На юбилей скромного служителя Мельпомены…

Набат гугнивый, спор червей:

Кому точить им честь?!

И в этот скромный юбилей

Ты знаешь, кто ты есть,

В каких заученных словах

Нет фальши и тепла.

И звоном где-то в куполах

Ты вновь горишь дотла.

Ты знаешь, что есть чересчур

И привкус ото лжи.

Когда одет ты от кутюр-

В тебя летят ножи.

Когда ты в рубище идёшь-

Сияют сотни лиц.

И в спину шепчу: « Пропадёшь!»-

Театры двух столиц.

Но ты не тянешь на звезду,

И в лаврах нет нужды,

Не любишь быструю езду,

И культа нет еды.

Такой надёжный, зло берёт!

Уж что и говорить!

Актёр кино от злости мрёт, Вмиг прекратив творить.

А ты плюёшь через плечо Не суеверий для.

В душе тепло, не горячо, Её не точит тля.

В душе твоей вишнёвый сад, Крылечко, мошкара.

Да, жизнь –дешёвый маскарад:

Салют…набис…ура…

Набат гугнивый, спор червей Кому точить им честь?!

И в этот скромный юбилей,

Ты знаешь, кто ты есть.

22.11.19.

Куда глядят бойницы окон…

Куда глядят бойницы окон,

Безлюдной кирхи Удерванген?

В промёрзшем небе, словно ангел

Поправил ветер облак локон…

Взмахнул крылом и юркнул низом,

Прошёл сквозь арку, влево, к морю.

Вернулся с солью, нежным бризом

Дождём опять затараторил.

Зашёл на чай ко мне под крышу, Уселся в кресло, смёл надежды.

Напился, фыркнул, в окна вышел

И стал сильней ещё, чем прежде.

Стою в подножье старой кирхи, Какой-то маленький, но смелый.

Промокший насквозь до штафирки, Всегда идущий за пределы…

Всегда, как водится, свободный,

Как вольный ветер за окном,

Неся в душе порыв природный,

В дожде февральском ледяном.

Куда глядят бойницы окон

Безлюдной кирхи Удерванген?

В промёрзшем небе, словно ангел,

Поправил ветер облак локон…

Гросс Кришцанене…

По старым заповеданным местам,

Где вороньё, справляя новоселье,

Облюбовало старенький костёл

Живёт оно теперь и тут и там,

В местах, где опустели кельи

Хожу и слышу: «Здравствуй новосёл».

Прохожим недолюбленный пейзаж, Не оттого ли он от туда тащит,

Восполнив свой квартирный антураж?

Я охраняю вороньё, как страж

Чтоб завтра было место и ночлег,

А он глаза на нас свои таращит.

Не верь прохожий в эти чудеса.

Кирпич не станет прежнею добычей.

Воспеть в века, мне нужно написать

Про этот русский, воровской обычай.

А кирха спит, желая устоять,

Как прежде, не мечтая воссиять.

Бранденбургские ворота…

Я вижу свет в конце тоннеля.

Как дышит томно Бранденбург.

В потёртой серенькой шинели,

Качаясь, выйдет металлург.

Там что-то явственно маячит, Я вижу чёрный экипаж.

И две согбенных, старых клячи Устало тянут долгий стаж.

Там в дымке пепельного света,

Старухой дряхлою судьба,

Во что-то рыхлое одета Тоннеля вечная раба…

Идёт, меня не замечая,

Зонтом качая в унисон,

И незаметно выключает

Машин пронзающий клаксон.

И стихли звуки, всё умолкло, Исчезло всё, тоннеля нет.

У металлурга выпал молот,

И я увидел снова свет.

Хайнрихсвальде . . .

Звучит, как музыка Вивальди:

Избушка Славска, Хайнрихсвальде.

Не слыша ветра перемен,

Вторую сотню лет без смен.

На вздыбленном, древесном теле

Как у старухи, еле-еле,

Видна паскудная печаль,

В подножье стылом кирпича.