Когда я был совсем еще маленький, в этом возрасте еще положено спать днем, я любил просыпаться днем под тихий разговор моей матери. Мы тогда летом приезжали в гости в родное село. Она тихим голосом разговаривала с «Нянькой», пожилой уже женщиной, которая когда-то воспитывала ее и еще пол деревни детей, пока родители были в поле или еще на каких колхозных работах. Та, полушепотом пересказывала ей все новости, которые произошли за год, пока они не виделись. И было в этом что-то спокойное и убаюкивающее, много из моих рассказов я тогда и подслушал. Вряд ли бы они рассказывали все это при ребенке. Так и наш герой, с которого я сейчас начну рассказ, проснулся ночью и услышал то, что ему не предназначалось.
Проснулся Володя от шёпота в передней избе, двустворчатая дверь была закрыта не плотно и в ночной тишине было слышно, как тяжело дышит мать. Володе почему-то показалась, что она только что от куда-то вернулась. В избе стоял какой-то странный запах, как будто печь давала угар, но печь сегодня не топили.
Ее шепот был уставший с надрывом, она часто прерывалась, как будто ей не хватало воздуха.
– Ведь семь домов пожёг, у Шурки то девять детей, у Паньки пятеро было. Всех пожег. Да ведь знала ведь, и не уберегла.
– Попей, попей, – голос отца был непривычно тревожный – ты приляг, может принести еще что
Но мать как будто не с ним разговаривала
– Ведь я же ее предупреждала, накличешь беду, не зови его, не зови. Она как на могиле заголосила, приди да забери нас с собой, я так и поняла, беда будет. А он то, силищу набрал, я такого и не помню, да и не было такого раньше. Каждый раз все больше и больше забирает, следующий раз и не знаю, как быть, ой горе, горе. Силищу то набрал, – голос становился еще тише, даже како-то чужой и незнакомый.
– Наташ, давай уедем. Мед продали, скотину в колхоз сдадим, дом тоже колхоз выкупит, пасеку, и уедем, подальше. Дом купим и забудем.
– Куда уедим, он так следующий раз всю деревню пожгёт, а то и не одну.
– Так сама говоришь, силищу набрал, да и не к нам он идет, а раз зовут, то сами дураки. Уедим, пока к нам горе не пришло, ведь не бабье это дело.. – но он не договорил – плохо? Совсем плохо? Ты ложись, ложись? – голос его дрожал – Спи, я рядом посижу.
Все затихло. Володя дрожал под стеганным одеялом, как бывает при сильной простуде. Он не понял, о чем говорили родители, но точно знал, что о чем то очень плохом. И как бывает в такие минуты в детстве, когда что-то плохое уже случилось, он очень быстро уснул.
Утром Мать не вышла и не приготовила завтрак, отец плотно закрыл дверь в переднюю и запретил туда входить и вообще шуметь в доме.
– Мать заболела. Завтракайте, что на столе. И вон на улицу, обедать к бабке идите. Чтоб до вечера духу вашего тут не было.
Маленькая Галя вроде хотела расплакаться, но глядя на отца не решилась, он своим взглядом пугал так, что и плакать передумаешь. Хотя и был невысокого роста, но плотный, коренастый. Взгляд твердый и уверенный. Он прошел войну, даже три. Начал еще с Финской и закончил в Японии, поэтому спрашивать с него особой ласки никто не мог. Но уж к детям своим он мог быть и помягче. Да только жизнь деревенская не про то. Но сегодня он был особенно угрюмым и даже злым. Можно было и вожжами по спине получить, бывало уже такое.
