В день своего одиннадцатилетия Рома Матросов проснулся совсем рано утром. Это было холодное январское воскресенье, свет еще не брезжил, и в доме все спали, кроме кошки Элизабет, которая прыгнула к нему на одеяло и, потянувшись, улеглась у него на животе. Обычно она не мурлыкала, потому что была по натуре сурова как ее британские предки, но в тоже время достаточно хорошо воспитана, чтобы не забыть об этикете. «С днем рождения, Юнга!», – сказала кошка тихо, – Тебе снова снился Старик?“ „Спасибо, Бетти, – подумал в ответ Рома, и кошка, конечно, это услышала, она всегда слышала то, о чем он думал, от нее было ничего не скрыть.
Юнгой Рому прозвали в школе, хотя ему казалось, что нет ничего, что было бы от него дальше, чем лазание по реям, чистка палубы и забота о парусах. Просто сначала его прозвали по фамилии Матросом, но он был так не похож на матроса в тельняшке – грудь колесом, бескозырка и трубка в зубах, – что прозвище сменили на Юнгу. Рома был бледный худощавый русый мальчик со светлыми глазами, похожими на льдинки, с нестриженой шапкой волос, и очень задумчивый. Он был художник, а художники – люди странные.
Рома не учился в художественной школе и не ходил в студию. Он был вольный, стихийный художник-самоучка с пальцами, перемазанными черной тушью, с острым недетским взглядом. Он рисовал черно-белые рисунки и никогда – красками. Одной линией, одной чертой, насмешливые этюды, иронические портреты, черные вороны на белом снегу, черные собаки на белом песке у моря, черно-белый мир, контрастный, резкий, лаконичный – всегда черное и белое, тьма и свет, пронзительно разные. И все его люди и звери куда-то бежали, неслись, спешили, плясали.
Однажды мама повела Рому во Дворец детского творчества, чтобы его научили быть настоящим художником. Чтобы он нарисовал карандашом гипсовую голову, точно измерил пропорции, много раз стер резинкой небрежные штрихи. Но он не подружился с гипсовой головой, хотя она требовательно смотрел на него своими пустыми глазами. Тогда толстая преподавательница в очках сказала ему: «Мальчик, а ты можешь рисовать орнаментально и акварелью? Мы тут планируем детский конкурс цветного орнамента». Рома отрицательно покачал головой, он не умел рисовать орнаменты и не чувствовал себя ребенком. Ему всегда казалось, что он родился взрослым, а все что он рисует – живое, и в любой момент может выбежать за край листа. В орнамент оно не умещалось.
А еще ему снился Старик.
О Старике знала только кошка Элизабет, и она никогда не осуждала Рому за его сны. Старик приходил изредка, всегда неожиданно, это была величественная фигура с длинной седой бородой и глазами такими же светлыми как у самого Ромы.
На нем было непонятное длинное одеяние, его изящные старческие руки с артистическими пальцами спокойно лежали на коленях, когда он усаживался, как он шутил «почирикать». От него веяло мудростью, опытом, добротой и весельем. Просыпаясь, Рома думал: может, это мой пра-пра-дедущка? Он даже искал в семейном альбоме и в большом портфеле с фотографиями портрет старика, пусть бы даже маленькую фоточку, давнюю, выцветшую, с заломленным уголком… Он бы все равно узнал, кто это. Но портрета не было. И тогда Рома рисовал. Выводил пером запомнившиеся черты, подробно вырисовывал лукавые морщины, вьющиеся седые пряди, как будто хотел, чтобы старый мудрец, который иногда давал ему советы и порой предупреждал о событиях, появился в обычной жизни. Однажды старик сказал ему: держи ухо в остро, завтра на контрольной тебе попадется самая трудная задачка! Так и вышло. А другой раз он, смеясь, предрек, что у Элизабет родится ровно три котенка и даже посоветовал, кому их раздать. Бетти, надо сказать, была очень признательна.
– Старик тебя поздравил? – вопросительно промурлыкала Бетти и, выражая доброе расположение духа, слегка поцарапала когтями одеяло, – я вижу, он принес тебе подарок… Настоящий серьезный подарок…
