Продолжая цепочку странных происшествий, лавируя между редких долетающих брызг прибоя, малиновый, как кровь новопреставленных, мотылек явно выписывал знаки. Знаки чьего-то послания для них.
Страшного послания.
Окончательно сбитая с толку дриада, изо всех сил прижимая плачущую малышку Пуговку к груди, обнаруживала одну за другой невидимые буквы и символы, и, совершенно того не желая, складывала и сплетала слова в цельную вязь.
Над горизонтом снова пророкотали вертолеты. Невыносимо ныло под ложечкой – Споменку пробирал мороз, и совсем не от набравшего силу северного ветра.
– Мы же еле выбрались оттуда! – прозвучал за спиной, без намека на эмоцию, голос Ингрид. Не нужно было оборачиваться, что бы понять – на нее сейчас смотрят все они. Смотрят, как на полоумную. Да она и сама себя так ощущала. Господи, ее же и саму воротило от одного только вида саквояжа! Черного, как самая черная во вселенной жаба. Кому в здравом уме придет в голову лезть монстру в пасть?
И все-таки… И все-таки, их новый друг, премило попрощавшийся, пожелавший попутного ветра – О, Боже – в шторм – попутного ветра! – удаляющийся сейчас с чувством выполненного долга, уже ознакомил ее с полным раскладом, оставив ее с этим раскладом наедине. У них нет других вариантов.
«И мотылек…» – дриада обреченно взглянула на Ингрид, в ее прекрасные обозленные глаза с гетерохромическими зрачками великолепных покойников прошлого Боуи и Менсона.
– Это же… это же бред! Я… Я… Я не… – подвывала Пуговка.
Рок-н-Ролл Мама уселась на мокрую гальку, и, обхватив руками голову, отрешилась от происходящего. Она забыла о котенке, и Мурочка, единственная, кому, в силу загадочной природы, не было страшно и тоскливо, выскользнула из ее сильных рук, и теперь вертела головкой во все стороны, жадно ища в сырой темноте неуловимую красную бабочку.
Жужа улеглась на спину, с упреком обратив опустевшую глазницу к мрачному небу. Сонный Олененок затравлено следил за кружащими над горизонтом красными точками.
«Нехорошо это все!» – Споменка на несколько секунд позволила себе закрыть глаза. Сглотнула.
– Проводник, – терпеливо повторила она, обведя помрачневшие серые лица взглядом, ничуть ни полным решимости, – как сказал Достаточно Честный…
– Мне… мне… – дрожь малышки Пуговки слабела, но ведь и времени расклеиваться им не оставили, – плевать, что… что он там ска… сказал! Ты… ты что, не видишь? Нас первая же вол… волна…
Малышка осеклась – парик соскользнул с гладкой, совсем безволосой головки, но она даже не обратила на это внимания. Ее затрясло с новой силой.
– Я тоже боюсь. Совсем не чувствую моря. Оно… – дриада делала непозволительно длинные паузы, обращаясь не столько к Пуговке, сколько к самой себе, и медленные слова звучали как приговор.
«У нас нет выбора!»
Она донельзя вымоталась, как, собственно, и все они, и сейчас хотела того же, что и все – чтоб весь этот ад закончился. Пусть даже и так, как решено не ими.
– Оно совсем не похоже на лес, – Споменка продолжала с силой прижимать малышку к себе, тратя из того немногого, что осталось, лишь бы истерика утихла, с упавшим сердцем отметила, как Эньо апатично швыряет камешки в пену, отчего та шипит только еще злее, – Но куда нам еще деться?
Пуговка, не отнимая лица от заплаканной груди дриады, замотала головой.
«Нам что-то мешает! Нам не дадут уйти отсюда!» – Споменка впервые по-настоящему испугалась почерпнутого из воздушных иероглифов бабочки. Покосилась на мертвую старуху, чей слегка мерцающий в сумраке силуэт расплылся нечетким пятном.
– Мы просто зажмурим глаза, и будем плыть, – она наклонилась к Пуговке, удерживая ее за поникшие плечи, заглянула в размокшее личико, – Ладушки?
– Пока не доплывем? – от доверия, обнаруженного в ее глазах, Споменке стало нехорошо.
«С каких это пор?» – ужаснулась она про себя.
– Да, моя хорошая, пока не доплывем! – теперь и ее глаза блеснули влагой.
«Знать бы только – куда? Старик… Кто он? Снова загадки… Достаточно Честный? А достаточно ли он честный? Права малышка, права! Куда нам в такие волны?»
Споменка, мрачно взглянула на темную воду, щетинящуюся черными осколками. Перевела взгляд на изгиб пляжного песчаного вала, на котором в двоящемся мусорном баке двоящиеся чайки раздирали клювами двоящийся черный пакет.
Где-то на уровне инстинкта что-то очень и очень не нравилось ей в этих птицах.
«Усталость, – надеялась Споменка, – Усталость и нервы»
Все, что они встретили за эту ночь, никак не дышало дружелюбием. Мир за пределами Дома, все-все вокруг – абсолютно все – оказалось не просто неизведанным – все было – опасность, злоба. И ни в чем никакой логики. Однако чайки не нравились ей как-то иначе. Не как хищники.
«Должно быть, в этих кузнях и куются параноики» – кисло улыбнулась дриада.
А еще ее волновала черная прямоугольная дыра под кипой сложенных пластиковых топчанов. Черный котище, она видела, затаился где-то там. Внимательные глаза неестественно крупного хищника следили за происходящим на побережье. Глаза эти поглядывали на чаек, но в основном наблюдали за отрезанными от суши, загнанными в угол беглянками.
