Я полюбила этот уютный, живописный городок много лет тому назад. Ещё тогда, когда, учась в последнем классе школы, впервые посетила его современный горнолыжный курорт вместе со своими родителями. Впоследствии это чувство лишь усилилось, возросло буквально в геометрической прогрессии, едва я вернулась сюда уже в качестве полицейского, последовав по стопам своего отца. Я заступила на службу, чтобы обеспечивать безопасность и покой жителей стилизованных деревянных домиков, расположившихся в долине с очень крутыми и почти вертикальными стенами склонов. Теллурайд хранит историю золотоискателей девятнадцатого века. Сохранившиеся до наших дней здания, старинные пекарни и бары в стиле вестерн превосходно сочетаются с фешенебельными отелями, элитными ресторанами, бутиками, спа и одной из лучших горнолыжных баз страны, расположенной на высоте тысячи метров в окружении самых красивых пейзажей, что я видела. Именно всё это и дарит городку его неповторимую уникальность. Его окружают поросшие лесами горы и отвесные скалы, холмы испещрены следами старых шахт, а самый большой плюс этого места заключается в том, что здесь солнечно триста дней в году. Но это не мешает снегу достигать в высоту восьми метров и более. Сюда едут за новыми впечатлениями, массой эмоций и воспоминаниями, чтобы пронести их через всю жизнь. При населении в две с половиной тысячи человек, когда все друг друга фактически знают, а у людей нет ярко выраженной привычки непременно запирать свои двери, можно легко предположить, что полицейским здесь особо нечего делать. Вообще-то это действительно так. Это тихое и уединённое место, где в течение круглого года доступна лишь одна дорога. В некотором роде оно изолировано от цивилизации, но, невзирая на это, является культурным центром для проведения множества фестивалей. Наибольшую трудность мне и моим коллегам всегда доставляли звонки, связанные с медведями, частенько появляющимися на улице, но никак не с представителями рода человеческого. Ну, по крайней мере, так было до того, как… Чуть ли не обязанная быть чёрствой и циничной, я, оказывается, даже не могу сформулировать это без боли. Но, даже если бы и могла, мне не даёт закончить стук по двери кабинки туалета.
– Занято.
– Ты уже там целую вечность, Кинг.
Я узнаю этот голос, бывший всегда снисходительным и чаще всего раздражённым моим присутствием, но сейчас звучащий как-то странно, будто бы взволнованно. Должна признать, в эту самую минуту в нём есть что-то успокаивающее, пока это непонятно откуда взявшееся ощущение не затмевает мысль, что это, чёрт побери, женский туалет. Может быть, в последнее время я и не похожа сама на себя, но точно не до такой степени, чтобы перепутать символы на двух соседних дверях и совершить ошибку в состоянии прострации. И вот так для Олдриджа опять нет никаких границ, что в работе, что в вещах, лишь относительно связанных с ней, что просто по жизни и в отношении к людям. Осознание этого пропитывает меня яростью, и когда я резко отпираю дверь и тяну её на себя, то со стороны наверняка произвожу впечатление человека, которому давно пора лечиться.
– Вы не имеете права здесь находиться, сэр. Мужской туалет чуть дальше по коридору.
Я инстинктивно опускаю голову вниз, проходя мимо по направлению к раковинам. Всё, что мне видно на протяжении пары шагов, это лишь плитка, натёртые до блеска чёрные лакированные ботинки и немного длины брюк, сидящих так, словно их сшили специально для этих ног, хотя у них и вряд ли есть соответствующая финансовая возможность. Нас обоих содержат налогоплательщики. Если у меня нет денег на посещение ателье и пошив одежды на заказ, то логично предположить, что и Олдридж не может себе этого позволить. Впрочем, вся моя логика давно обесценилась, я разочаровалась в ней, а его я и вовсе едва знаю. И уж точно это не распространяется на то, какой он вне службы. Возможно, у него богатые родители, или кто-то оставил ему огромное наследство, так что при желании он сможет позволить себе вести праздную жизнь на каком-нибудь острове близ океана, но всё это неважно. Я просто ненавижу свою размазавшуюся тушь и ненавижу то, что это может кто-то увидеть. Что её потеки непременно заметит Олдридж.
– Ты больше не должна так ко мне обращаться. Я уже давно не твой начальник.
Я стираю чёрные следы под нижними ресницами и ничего на это не отвечаю, чувствуя облегчение, когда основная дверь открывается и впускает сюда совершенно незнакомую женщину. Хоть мы с ней и видим друг друга впервые в жизни, это отличная возможность схватить свои вещи и улизнуть, но Олдридж оборачивается в сторону выхода и почти кричит.
– Разве вы не видите, что здесь идёт уборка?
Он намекает на табличку с надписью о мокрых полах, которую наверняка сам же сюда и притащил. Прежде, чем я успеваю вмешаться и что-то сделать или сказать, женщина уже вылетает обратно в коридор, испуганная либо его тоном, либо выражением его лица, либо и тем, и тем одновременно. Боже, и когда я только стала такой мнительной и долго думающей размазнёй? Тем временем Олдридж поворачивается ко мне. Уже приведя себя в относительный порядок по части внешнего вида, я, конечно же, обнаруживаю, что он всё такой же. Всё такой же подавляющий и кажущийся извечно злым, каким и был в нашу последнюю встречу полгода назад. А ещё он оказался правым от начала и до конца. Я служила этому городу верой и правдой целых шесть лет, знала всех его людей чуть ли не лично или, по крайней мере, была знакома с каждым без исключения жителем посредством другого человека. А этот мужчина явился словно из ниоткуда, занял место, которое я уже считала заслуженно своим, забрал моё повышение, а в дальнейшем не проходило ни дня, чтобы он не считал меня сентиментальной дурой и не вёл себя соответствующе этому. Его слова поставлены словно на повтор в моей голове, а Олдридж со своей стороны даже никогда не утруждал себя мыслью о том, что, быть может, мне просто трудно… Трудно банально думать о том, что кто-то, кого я знаю по имени или хотя бы видела хоть раз в лицо, совершил нечто ужасное в городке, где все друг у друга на виду, и никто не мог представить себе такого даже в самом кошмарном сне. Речь шла о человеческих жизнях и судьбах, а этому мужчине было будто бы всё равно. За всё время нашего расследования он ни разу не выказал понимания и не проявил сочувствия. Ни к кому вокруг. Ни к тем, с кем нам приходилось контактировать и говорить, ни ко мне, как к своему коллеге с почти равными полномочиями и аналогичной властью.
