Золотые законы и нравственные правила. С комментариями и иллюстрациями

Пифагор родился на греческом острове Самос, у берегов Малой Азии, около 570 года до н. э. О родителях его известно мало. Ученик Аристотеля Аристоксен, отец которого был хорошо знаком с одним из самых знаменитых пифагорейцев, математиком и полководцем Архитом Тарентским, считал, что Пифагор был по происхождению этруском с острова Лемнос. Но, вероятно, в этой версии больше политики, чем знания документов. Этрусков с Лемноса позднее изгнали афиняне, колонизировавшие остров, и Аристоксену хотелось напомнить о том, что афиняне лучше других и в военном деле, и в философии. К Пифагору в школе Аристотеля относились с некоторым презрением – как к человеку, который мало интересовался сущностью вещей, а только их свойствами. Так что эта версия – скорее насмешка, чем знание действительной истории.

Известно имя отца Пифагора – Мнесарх. По разным сообщениям, он был камнерезом или купцом, получившим гражданство Самоса за раздачу хлеба в неурожайный год, вероятнее всего – начальником какой-то строительной бригады, вряд ли ювелиром или строителем: известно, что он был политически влиятелен, а такого влияния не мог добиться простой ремесленник – только человек, имевший свободный капитал, достаточный для того, чтобы угодить соотечественникам. Чем он занимался точно, сказать невозможно. Скорее всего, чем-то вроде решения инженерных задач, что было важно при росте торговли и необходимости оборонять богатства страны и что тогда и считалось «мудростью», – так называли прежде всего практическое умение построить корабль или дорогу.

Само имя Пифагор – говорящее, его можно перевести как «предсказанный Пифией» или «вещающий как Пифия». Неоплатоник Ямвлих (а о Пифагоре как о прямом предшественнике Платона много писали неоплатоники – греческие последователи Платона уже римского времени) утверждал, что Мнесарху рождение сына предсказала Пифия в Дельфах, пообещав, что он принесет огромную пользу человечеству. Мнесарх не только решил назвать сына Пифагором, но и жену сразу переименовал в Пифаиду. Для нас это был бы знак подчиненного положения женщины, но в те времена это стало ее революционным освобождением: дать новое имя означало практически предоставить равные гражданские права. Пифагор оказался исключением среди античных философов до Сократа и потому, что мы знаем о его семейной жизни, о его жене и детях. Обычно древние философы-досократики были законодателями, прямо или косвенно, а законодатель по обычаю не распространяет информацию о своей семье, чтобы не заподозрили, что на него влияют родные. Он вполне может иметь семью и множество детей, но в истории остается должностным лицом, а не семьянином. А Пифагор решил остаться в истории не как законодатель, а как организатор политической жизни – а как раз для организатора важно быть семьянином: если он справляется с семьей, то справится и с государственными делами; здесь семья оказывается пробным камнем политических способностей и потому входит в историю.

По другой версии, которую передает знаменитый математик Евдокс Книдский, настоящим отцом Пифагора был Аполлон, и он Пифагор в том смысле, что передает слова Аполлона столь же точно, сколь и Пифия в Дельфах, – как уста своего отца. Говорить о двойном рождении великих людей от богов и смертных в какой-то момент стало обычным для греков: так, никого не удивляло, что Александр Македонский был сыном Зевса. При этом пифагорейцы, верившие в переселение душ больше, чем в богочеловечество, считали Пифагора воплощением сына Гермеса Эфалида: так Пифагор оказывался сыном Гермеса, ловкого и красноречивого, – пифагорейцам явно хотелось больше прославиться как организаторам и политикам, чем вещать пророческую истину. Наконец, ученик Сократа Аристипп, создатель гедонизма, учения о том, как получить больше удовольствий в жизни, понимал имя Пифагора в мирском смысле: Пифия говорит только правду, пусть даже загадочными словами, и Пифагор говорил только правду.

Во всех этих версиях происхождения имени для нас существенен только сам дельфийский оракул. Это была не просто общегреческая святыня, авторитет которой превышал авторитет любого греческого полиса и не оспаривался никем до появления в Афинах софистов, изобретших самостоятельную политику, не нуждавшуюся в оракулах. Это была святыня, можно сказать, мировая: известны все рассказы о пророчествах Пифии персидским царям. Для греков господство персов на суше и господство финикийцев на море и было реальностью мира, глобализацией того времени, и греки вступили в соревнование и с теми, и с другими, чтобы выиграть. Можно сказать, что Пифагор был одним из первых их наставников на пути к этому выигрышу: вдохновляясь опытом Пифии, которая могла давать совет и греку, и персу, и любому заезжему купцу или вождю, он сам стремился создать из греков людей, способных быть лучшими мореходами, спортсменами и торговцами, побеждать на общегреческих соревнованиях и показывать такие знания в математике, которых нет ни у кого. Можно сказать, что в Кротоне, где Пифагор прославился, он создавал центр военно-финансово-административного успеха эпохи этой малой глобализации.