Часть первая
ЖИЗНЬ НА ВУЛКАНЕ
До Токио Зорге добирался сложным путем, дальним, кружным – через Запад, а точнее, через Германию. Берлин за несколько последних лет изменился, конечно, сильно: Зорге, сойдя с поезда на перроне Силезского вокзала Шлезишербанхофф, первым делом обратил внимание, что вокзал не то чтобы выцвел или перекрасился – он стал темнее. И хотя каждая частица, каждая деталь блестели, основательно надраенные, вокзал производил мрачное, какое-то могильное впечатление.
Может быть, могильной мрачности ему добавляли длинные красные полотнища, которые ковровыми дорожками свешивались со стен здания вокзала, каждая дорожка была украшена белым кругом, в котором гнездилась черная свастика. Зорге вспомнил, что читал в какой-то книге: свастика – это символ жизни, бесконечного движения, вечности, придумана была когда-то умными индусами для добрых целей, но сейчас вот – оказалась в руках фашистов. И неизвестно еще, во что они превратят этот знак. Тьфу!
Бросив пыльник – дорогой летний плащ, себе на плечо, Зорге подхватил свой саквояж – добротный кожаный баул, и вышел на привокзальную площадь.
Красных дорожек, висевших на стенах зданий, здесь было еще больше, все стреляли белыми бельмами, украшенными черными колючими зрачками-свастиками. Назойливость этих свастик, их количество вызывали невольный холод, впрочем, холод вскоре прошел и сменился раздражением.
Зорге подавил в себе и раздражение – самое лучшее находиться в спокойном, просчитанном до мелочей состоянии, почти заторможенном, тогда можно управлять собою, как неким механизмом, – ну будто автомобилем (Зорге усмехнулся и вспомнил Чана Кайши, великого китайского автомобилиста, и свою деятельность в клубе, руководимом им), скосил взгляд на диск солнца, возникший в прорехе между облаками, улыбнулся неожиданно беззаботно. Вот жизнь – все время приходится с кем-то воевать, если не с фашистами, то с монархистами, либо с тенями их, с поборниками исламизма, вознамерившимися покорить весь мир, или же с кем-нибудь еще.
До поездки в Китай Зорге, например, не знал совершенно, даже не подозревал, что треть этой великой страны – мусульмане, считал китайцев буддистами (из-за близости к Тибету и Индии, конечно же) и был неправ.
Китай – страна загадочная. Впрочем, Европа – штукенция еще более загадочная, хотя стара, как Древний мир с его могучими зверями, – впрочем, звери эти давным-давно изучены детально – от носа до копчика и обратно, каждая косточка обсосана, саблезубым тигром или звероящером ныне не удивишь даже деревенского пастуха, насквозь пропахшего овечьей мочой.
По-барски щелкнув пальцами, Зорге подозвал к себе такси, – вести себя в этом мире надо именно по-барски, надменно, и только так, другую манеру поведения фашисты вряд ли примут, а если примут, то не поймут.
Таксист поспешно подъехал к Рихарду и выскочил из машины, чтобы открыть багажник.
– Не надо, – остановил его Зорге, – у меня нет с собой багажа. А это, – он приподнял легкий саквояж, – не багаж. Простой баул.
Баул он поставил на заднее сиденье, сверху пристроил пыльник, сам сел рядом с водителем.
– Давайте-ка на Унтер-ден-Линден, – сказал он. Водитель ему не понравился: лощеный, похожий на обер-фельдфебеля Миллера, столь памятного по фронту, с такой же наглой физиономией, украшенной усиками, с тусклым оловянным значком (фашистским, естественно), пришпиленным к форменной куртке.
Унтер-ден-Линден – Улица под липами – считалась украшением Берлина, и это было справедливо, – красивее Унтер-ден-Линден в Берлине не было ничего, может быть, только площадь около рейхстага, да и то вряд ли, – ни одна улица, ни одна площадь не могли соревноваться с ней. Здесь же находились самые дорогие отели и самые модные магазины.
Отель для Зорге был заказан. Едва он разместился в номере, как раздался телефонный звонок. Звонила женщина. Разговор был короткий. Ясно было, что дама ошиблась номером, но и нескольких коротких фраз было достаточно, чтобы узнать, куда Зорге должен был явиться завтра в двенадцать часов дня… Женщина, мило извинившись – с кем не бывает, все мы хоть раз в жизни ошибаемся, – повесила трубку. Зорге открыл окно.
Воздух здесь, на Унтер-ден-Линден, действительно пахнул липовым цветом – тягучим, сладким, кружащим голову; на каштанах, которых также было много на этой улице, кое-где слабым сиреневым светом горели высокие прямые свечки – цветы, их было мало, но запах их добавлял в густой, студенисто подрагивающий воздух свое – неповторимую горчину, которую Зорге любил. Он вообще любил берлинские каштаны. Особенно в пору цветения. Впрочем, он не был оригинален.
На столе лежала газета – единственная в номере, больше газет не было – «Ангрифф». На первой полосе был помещен портрет Гитлера: канцлер встречается с немецкими промышленниками. Текст почти ничего не говорил: сухие бесстрастные строки – этакая словесная маскировка, шелуха, прикрывающая содержание разговора. Впрочем, прикрывала шелуха разговор очень надежно. Рихард многое бы дал, чтобы узнать, о чем конкретно шла речь на этой встрече.
