Выходя из подъезда, Алина толкнула тяжелую металлическую дверь и поняла, что ударила ею кого-то снаружи.
– Ой, извините! – с сожалением пробормотала она, увидев, как парень с большой корзиной яблок дернулся назад, а яблоки его посыпались и раскатились по асфальту.
Алина бросилась их подбирать и складывать обратно в корзину.
– Да, оставь! Они же битые и уже не годятся для продажи! – остановил ее как будто знакомый голос. Рыжеволосая девушка стояла около старенькой легковушки советских времен с открытым багажником, из которого выглядывали желтые тыквы и зеленые кабачки-цукини.
– Танька! – расцвела изумленной улыбкой Алина и кинулась обнимать подругу детских лет. – Лет шесть тебя не видела. – Твой? – кивнула она в сторону входных дверей, имея ввиду парня с яблоками.
Таня утвердительно качнула головой:
– Приехали вот из Челябинска! Мы там живем! Бабуле помогаем с уборкой урожая на даче, – сказала она, закрывая крышку багажника. – Я слышала, ты в Питере сейчас?
– Да, в журнале работаю корреспондентом. А ты?
Таня засмеялась:
– Домохозяйка я, обеды готовлю, ползунки стираю. Младшему скоро годик, ходить уже пытается. С ним счас бабуля нянчится. А старший… – подруга детства завертела головой, оглядывая двор. – Егорка! Брось сейчас же! Кому говорят: брось! Это бродячая кошка!
Возле мусорных баков стоял чумазый рыжий мальчуган лет пяти и жимкал серую кошку, которая, издав пронзительный взвизг, вырвалась из его рук и шмыгнула под легковушку. Мальчишка сначала присел возле машины, а затем и вовсе лег на асфальт, чтоб под тенью грязного брюха советской «копейки» разглядеть затаившуюся там кошку. Татьяна, подскочила, ухватила сына за подмышки, поставила его на ноги, отряхнула от пыли одежду и в сердцах шлепнула его по мягкому месту.
– Глаз да глаз за ним! Не углядишь, куда-нибудь да вляпается! Вот смотри, – она показала тыльную сторону Егоркиной ладошки, – видишь след от лишая, недавно вывела… От такой же бродяжки подцепил.
– Да, погоди ты, не кипешуй! Кошечка вполне ничего, чистенькая! Может, она домашняя? – попыталась успокоить Алина Таню.
– Как же! Будет тебе домашняя по помойке шастать в поиске пищи?
– А здесь ничего не изменилось со времен нашего детства, да? – сказала Алина, оглядывая двор. – Все та же березка на углу дома, все та же сцена и лавочки, лужайка с раскрашенными гномиками… Вот только теннисный стол почему-то убрали. А вон площадка, на которой мы в футбол с дворовыми пацанами гоняли, помнишь?
– Да… Отчаянная я тогда была! А вот на этом самом месте, прямо под твоими окнами, мы с Леркой стояли и кричали тебе: «Али-на-а!» Кажется, что только вчера это было! А уже десять лет пролетело!
– Алина-а-а! – зов с улицы врывается в открытую форточку. Алинка, торопливо прикрыв бегущую из крана воду и на бегу хлопая себя по бокам мокрыми руками, выскакивает на балкон.
– Выйдешь? – румяная щекастая Лера, щурясь от солнца, задирает к ней белокожее лицо, которое даже летом загар не берет.
Девчонки со двора мало-помалу собираются. Вот одна, торопливо одергивая платье, выскакивает из подъезда и крутит головой, кого-то выискивая глазами. Легонько подбрасывая мяч, не спеша, приближается другая.
Улицу Алинка обожает, и жизнь двора переживает пылко, со страстью, а как же иначе, ведь все, что нынче происходит, все внове, все впервые… Вот и сегодня, с утра переделала дела, которые мама с нее требует – час за книжкой, час за пианино – затем согрела себе обед, помыла посуду и – тут же выпорхнула во двор.
Подружки уже заждались возле подъезда. Сидят себе стайкой на низкой металлической оградке в тени тополя – и шушукаются, и хохочут. Громче всех заливается Танька: «Да он же все глаза обмозолил об тебя!» – театрально, как артистка на сцене, выкрикивает она. Слова ее долетают до третьего этажа, где на балконе развешивает белье соседка тетя Шура.
– Де-е-вочки! Весь дом уже знает ваши секреты! – с осуждением качает она головой. – Валерия! Нельзя об этом так громко кричать, – проникновенно обращается она не к той, которая, трещит, как сорока, а к той, которая, по ее мнению, самая авторитетная и может других образумить.
– Тетя Шур! Вы меня с кем-то спутали. Вот я как раз сижу и молчу! – сердито отзывается Лерка. – Если не видите, очки надевайте!
– Вот уж кому не позавидуешь, кто внизу живет, – вполголоса ворчит уже про себя тетя Шура. – До полночи у их под окнами хиханьки да хаханьки… Мало им шума да визга, еще и парней со двора приваживают. Повадились тут сходняки устраивать! Что ни вечер – опять капелла у подъезда гогочет…
«Что касается нижних этажей, вот они-то как раз не возникают! Из недовольных – тетя Шура одна и «крысится» на нас. Однажды в сердцах (наверно, сын у ней опять до чертиков надрался) она нам такое выдала! – ну мрак какой-то: «Шлюхины, – говорит – вы дети…». Все наши девчонки покоробились тогда: во-первых, кроме нас, тут есть кое-кто похлеще; во-вторых, самое страшное преступление, которое мы совершили – это спички жгли в подъезде, чтобы все подумали, что мы курим. Это Лерке в башку втемяшилась такая дурь, временами ее так и подмывает похулиганить… А еще – надпись появилась новая на белой стене красным фломиком – «Антон + Лера», кстати, она единственная среди многочисленных вариаций на тему «Лось + Неля». И эта новая – разумеется – Леркиных рук дело.
