От автора
Несколько слов о героях этой книги и их прототипах
Истории про абрамцевских обитателей я писал, коротая вечера в посёлке Абрамцево под Москвой в конце прошлого века. В этих рассказах многое будет непонятно тем, кто не жил в России в девяностые годы двадцатого века и тем более не был знаком с прототипами моих героев.
Поэтому я считаю необходимым немного рассказать о людях, с которыми я дружил в те годы и которые в моих рассказах оказались в необычных, часто абсурдных ситуациях. Как мне кажется, вся эта фантасмагория вполне могла произойти с ними в реальной жизни, учитывая их темпераменты, взгляды на жизнь и душевный настрой.
Начну с тех времен, когда мы с женой решили «снять дачу» в деревне Глебово, что недалеко от всем известной усадьбы «Абрамцево» и одноимённого дачного посёлка, где проживали и до сих пор проживают творческие люди – художники, литераторы, известные актёры, а также народ попроще, издавна живший в этих чудесных краях с родниками, вековыми дубами, живописной речкой Воря ещё до того, как здесь поселилась интеллектуальная элита. У коренных обитателей Абрамцева дома были поскромнее, да и территории поменьше, но достаточно обширные. Абрамцево окружали деревни с избами-пятистенками и небольшими наделами земли, на которых хозяева умудрялись выращивать овощи, чтобы хватило на всю зиму, да ещё и скот держать.
В такой вот деревеньке в километре от Абрамцева в самом начале шестидесятых годов доярка Лида Батракова сдала нам веранду и комнату в летнем домике, куда мы и вселились.
Стали обзаводиться знакомыми. Оказалось, что в Абрамцеве, недалеко от нашей деревеньки, живут друзья наших хороших знакомых – Ира-переводчица и её муж – оператор Саша Ревазов, а напротив их дома – известный автогонщик Владимир Нейман. Их связывает крепкая дружба с Анатолием Авраамовичем Павельевым, доктором технических наук и большим знатоком поэзии Пушкина.
Забегая вперёд, скажу, что через несколько лет я стал соседом Анатолия Авраамовича. Вот как всё в жизни связано!
А пока герои моих будущих рассказов жили в Абрамцеве, а я неподалеку – в Глебово.
Росла дочь. Неожиданно появился зять и увёз её очень далеко. Одно поколение домашних животных сменилось другим.
И наконец я построил свой Дом. В Абрамцеве. Строил быстро. Постоянно что-то изменял в планировке. Перестраивал. Получилось здорово.
В моём абрамцевском доме всегда было тепло и шумно. Приходили соседи, друзья. Дочка подбрасывала нам на каникулы старших сыновей, в такие моменты на помощь моей жене Эле сразу же из Москвы приезжала Оля – давний и верный друг семьи. Часто заглядывали одноклассница Неймана Наташа Надтел и техник-умелец Евгений Швец.
И конечно же – вечерние посиделки с Ревазовым, Нейманом и Павельевым. Выпито было много.
Так и родились «Абрамцевские истории».
Когда приходит успех, или Сон в зимнюю ночь
В мансардной квартирке на улице Мари-Роз, дом 17, которую я снимал в Париже уже второй год, было холодно и темно. Холодно, потому что я экономил электроэнергию, обогревающую это жилище, а темно, потому что в этой квартирке было всегда темно. Даже если я включал все светильники. Или не все – разницы не было, было темно. На улице шёл дождь, была зима, и Париж из розового весной, тёмно-зелёного летом и красного – осенью, теперь выглядел серым, нахохлившимся и промокшим, как голуби, галки и прочие птицы, живущие рядом с моим мансардным окном. А может быть, это мне всё казалось. У меня был насморк, драло немилосердно горло; из зеркала на меня глядел воспалёнными красными глазами пожилой мужчина с трёхдневной щетиной. Волосы вдруг как-то сразу поредели, настроение было отвратительное.
– Что я здесь делаю? – спрашивал я зеркало. Оно молчало, но могло бы сказать мне, что этот самый вопрос, только по-французски, задавали ему белошвейки и студенты, прачки и молодые ребята непонятных занятий, медсестрички, почтальоны и другие, быстро сменявшие друг друга обитатели этой квартиры. Этот вопрос задавал много лет тому назад русский поэт, живший здесь некоторое время.
Он встал у зеркала, спросил: «Что я здесь делаю?» – и выстрелил себе в висок.
Хозяйка квартиры этот факт, правда, всячески скрывала, чтобы не потерять клиентов.
И мне зеркало не ответило. Я плотнее закутался пледом, подошёл к окну. Из носа текло. «Жениться мне надо, вот что», – подумал я, глядя, как в соседнем доме накрывают на стол. Вечерело. Я зажёг настольную лампу и вдруг неожиданно сел за стол, довольно расшатанный моими предшественниками и предшественницами, равно, кстати, как и диван-кровать, так называемый клик-клак, достал черновики каких-то французских бумаг и вдруг начал писать.
Я начал писать рассказы, и так неожиданно и сразу, что первые капли из носа падали прямо на страницы ценнейших для меня произведений. Вот так это и произошло: неожиданно и сразу.
Я решил писать только то, что ясно и реально представлял. А представлял я сейчас, в эту промозглую зимнюю ночь в центре Парижа, занесённый снегом дом в посёлке Абрамцево. И из окна – розовый свет. Розовый – это от абажура. И сугроб снега у окна был немного голубым и немного розовым – это луна и абажур. А раз абажур, то обязательно круглый стол. И на столе – небольшой самовар. А если самовар, то обязательно небольшие вазочки, где и земляничное, и клубничное, и крыжовник – все этого лета, да сваренные по особому рецепту. И чашки белые с голубым с золотым ободком, и уж блюдца все тоже с ободком золотым. А на донышке – знак: «РСФСР Народный Комиссариат Местной Промышленности. Ст. Вербилки». И ещё должны быть над столом две женские руки, не полные, но и не худые (худые женские руки – это или тайная неврастения или просто скверный характер), и чтобы чашка с чаем на блюдце, вам предлагаемая, слегка подрагивала. Это о том говорит, что хозяйка стола (а кто же ещё за круглым столом чай разливает) слегка волнуется. Ну как же. Всё-таки вечер. Зима. Абажур с розовым светом. Потрескивает деревянный дом. Нет, конечно, она, эта прелестная и нежная, уже не в молодости, а просто в некотором возрасте, и, конечно, она должна волноваться. А как же иначе.
