Из гондолы дирижабля мир казался совсем другим. В обычные дни ты снуешь по городу, как челнок, двигаясь по привычным маршрутам, и видишь вокруг примерно одно и то же. Но сейчас, отдалившись, город вдруг предстал передо мной единым и цельным, пробудив множество воспоминаний: вот изгиб реки, куда мы в детстве бегали после уроков, вот зеленое пятно старого парка, больше похожего на лес, чуть левее – коричневые крыши меланжевого комбината, где работали родители Вербы, а вон там торчит над парком половинка колеса обозрения, которое уже три года, как не работает. Когда вернусь с лицензией артефактора – починю.
Никогда еще не видела наш город с такой высоты. Зрелище завораживало.
– А ты, Синь? Уже кому-нибудь написала? – послышался капризный голосок Мьюлы, и ее тонкие пальчики подергали меня за рукав.
Из нашего городка в Академию поступили трое. Мы все прошли летние отборочные тесты и отправили документы в Пенту. Я планировала стать артефактором; моя подруга Верба, мечтавшая о собственном косметическом салоне, собиралась учиться на зельевара. Мьюла тоже подала документы на зельеварение, хотя ее истинная суперсила, по моему мнению, заключалась в умении непрерывно трещать, перескакивая с одной темы на другую. С самого начала рейса ее раздражающий звонкий голос просто не умолкал. Все мои намеки пропали втуне. Мьюла у нас не склонна к самоограничениям и, возможно, продолжила бы болтать даже под общей анестезией.
Я постаралась подавить неприязнь – не хотелось портить наше путешествие ссорой. Тем более, что это родители Вербы обеспечили мне место на дирижабле, так-то билет был мне не по карману. Вербин отец был одним из руководителей того самого комбината, который недавно проплыл под кормой гондолы, и занимал в городе видное положение, поскольку ткани и домашний текстиль всегда были основным источником дохода для нашего маленького Ивартовска. После смерти мамы Вербины родители, образно говоря, попытались взять меня под крыло. Заметив это, я стала реже у них бывать. Не люблю, когда нашу семью жалеют. И мне не нужны одолжения! Но когда господин Ремез расплатился за починку прядильного станка билетом на дирижабль до столицы, я не нашла в себе сил отказаться, хотя моя работа стоила гораздо дешевле. Моих робких возражений он не стал даже слушать.
– Незачем тебе голосовать на дорогах. Ловить попутки – еще что придумала! Долетите все вместе, так-то оно лучше будет.
Я чувствовала себя неловко. Особенно потому, что в последнее время наша дружба с Вербой дала трещину, причем по моей вине. Занятая подработками, я невольно пренебрегала подругой. Когда она в очередной раз звала меня погулять, я всегда была занята. Так я пропустила момент, когда в нашей компании появилась Мьюла. Теперь она смотрела на меня с ревнивой подозрительностью:
– Мы с Вербой будем учиться на одной специальности, поэтому нам удобнее поселиться вместе. А ты? Уже написала кому-нибудь? Ты знаешь кого-нибудь из артефакторов?
Вопрос расселения в общежитии волновал меня меньше всего.
– С кем поселят, с тем и буду жить, проблем-то.
– Интересно, как там вообще все устроено? – с любопытством протянула Мьюла. – Все волшебное, поди. Твоя мать ничего тебе не рассказывала?
Верба возмущенно толкнула эту бестактную нахалку локтем в бок и послала мне извиняющийся взгляд. Я пожала плечами.
– Учеба как учеба. Она везде одинакова.
Я снова отвернулась к окну. Если бы мама была жива, то ни за что не разрешила бы мне поехать в Пенту. Она эту академию терпеть не могла. Отучилась там два года, получила степень бакалавра и лицензию, а потом уехала, хотя ее уговаривали остаться. После трех лет обучения можно было получить полноценный диплом, который давал возможность работать в столице. Однако мама считала Академию местом с нездоровой соревновательной атмосферой, а Золотую дюжину наших лучших магов – эмоционально ущербными социопатами, от которых порядочному человеку следовало держаться подальше.
Нет, никогда родители не отпустили бы меня в Пенту по доброй воле. Но у меня не было выбора. С того дня, когда мы вернулись с маминых похорон в наш притихший, погасший дом, все заботы о семье постепенно легли на мои плечи. Папа преподавал математику в городской гимназии. Он старался заботиться о нас и никогда не задерживался на работе дольше положенного, но подступаться к нему с домашними просьбами было почти бесполезно; иногда казалось, что мои слова доносятся до него словно сквозь толщу воды. После смерти мамы в нем что-то сломалось. В результате Лиля с Данкой, два наших мелких чудовища, привыкли обращаться со своими сложностями ко мне. Мои младшие сестры вырастали из туфель со скоростью сказочных троллей. Их колготки постоянно рвались, а учебники куда-то терялись. Наши сбережения таяли, точно снег по весне. К счастью, мне от мамы достался талант артефактора. Своим прозвищем я тоже была обязана маме. Сейчас уже и не вспомню, в какой момент длинное объяснение «дочка той самой Риты Синицы» превратилось в короткую кличку «Синь».
В выпускном классе я начала брать заказы. Без лицензии я не имела права работать с магией, но соседи закрывали на это глаза. Правда, и платили мне меньше: немного овощей, мешочек крупы… На первый взгляд, мы жили неплохо. Вот только овощами крышу не починишь, да и сам дом давно нуждался в ремонте. Данке в этом году исполнилось восемь, и я хотела перевести ее в другую школу, с уклоном в рисование, но на это тоже нужны были деньги. Пятнадцатилетняя Лиля мечтала о шикарном платье и билете на Бал дебютанток – самый красивый танцевальный вечер, который каждый год проводился весной, после школьных выпускных. В этом году он тоже был, разумеется. Я на нем не присутствовала. Безусловно, в своем комбинезоне, испачканном травой и машинным маслом, я произвела бы фурор… но у меня не было времени на танцы, а деньги, сэкономленные на платье, я потратила на велик для Данки.
