«Мне очень жаль, дружище, но Боливар не
выдержит двоих».
Детство и юность его прошли в мечтаниях, которые выросли вместе с ним, были постоянными спутниками и любимыми развлечениями. Постоянно, во сне и наяву грезилась примерно одна и та же картина: он, весёлый и бесшабашный возвращается домой, весна приветствует, нежное солнышко робко пригревает и на душе светло и радостно, такая благодать.… Вприпрыжку пробегает он три дома, душа поёт, он светел и чист, как всякий ребёнок, как вдруг…
Сергей, вот уже полчаса стоял у окна. Он был на излёте: только что грянувший скандал с женой, «подарки» сына, закатившаяся карьера, – всё это убивало, уничтожало его личность… вот так бы и всю жизнь стоять и ничего не видеть… только бы никто и никогда не мешал, не будил в нём волка, одинокого степного волка, усталого и голодного. Только бы простоять так ещё… не слышать и не видеть… её глупого голоса, как всегда дёргающего и тормошащего в пустопорожнем бдении, такого эгоистичного, не любящего и… нелюбимого…Бог подарил ребёнка, ну и что, ничего не изменилось, только попрёки и боль, боль зависимого, раненного существа, рискующего каждый день, каждый час, каждую минуту быть вышвырнутым на улицу, как вонючий бездомный пёс, как нищее никчёмное существо, выжатое и высморканное, старый ненужный носовой платок…
Он прильнул лбом к холодному стеклу, начался дождь, тот осенний промозглый ливень, что омывает нашу жизнь горючими погребальными слезами, когда не особенно хочется жить, лишь смотреть на эти слёзы, очищающие и согревающие тебя и цепенеть перед гнетущим настоящим и весьма туманным будущим.
Унылая картина московского осеннего двора растворялась в его взоре: несколько домов, сбитых в правильный четырёхугольник, пустынная детская площадка, груды автомобильного хлама, как на колёсах ещё, так и на «металлоломах», вонючая мусорка в углу,– всё тонуло, расплывалось в мутной осенней жиже, плакало и ёжилось в предвкушении холодов, готовилось к долгой спячке.
Когда он появился, Сергей даже и не видел, так был погружён в себя, так отчаялся жить. Этот спортивный быстрый парень легко нёсся по двору, перепрыгивал ограждения, оббегал площадки, словно всё это ему было знакомо, он здесь жил и куда-то торопился… «Опять эти бегуны!»– мелькнуло у Сергея, его раздражал давно их здоровый образ жизни, их глупая, как он считал, уверенность в беге, как в средстве «убежать от инфаркта», но этот был спортсменом, бежал не от инфаркта, а от… вот это да… от ментов, бегущих следом.
Вначале Сергей совершенно не внял картинке: бегун бежал легко, будто опаздывал на свидание, дорожная голубая сумка в его руках нисколько не мешала, но следом за ним внезапно возникли до боли знакомые фуражки, они неслись не менее стремительно, хотя далеко не так просто, с матом и одышкой; раздались хлопки, ему хорошо было слышно в форточку, и забег продолжился. Дистанция сохранялась приличная, ничто не предвещало её сокращения, бегун явно не уступал преследователям, но вдруг внезапно остановился на доли секунды, осмотрелся и кинулся к их застарелой полусгнившей машине, занимавшей место на стоянке, рывком открыл дверь, сунул почему-то туда сумку на какие-то доли секунды, затем рывком выдернул её же опять, осторожно закрыл дверь и рванул дальше. Погоня с криками и хлопками продолжилась и вскоре скрылась за углом дома.
Вся эта сцена продолжалась какие-то секунды, но своей невероятностью поражала, Сергей остолбенел, все его мысли, пустота и переживания исчезли, он лихорадочно пытался осмыслить сцену. «Что это было? Если не само преступление, то явно то, что сразу за ним следует, побег. Бежит не просто так, от очевидного наказания, от отчаяния и с сумкой. А что в ней, что в ней может быть, как не оружие или…, Боже мой…, или не пожива, поэтому он так лихорадочно пытался её куда-то сунуть, и не куда-то, а в нашу рухлядь. А почему?» Ответ пришёл к нему почти тут же: «Потому что наша-то рухлядь не на ходу, он оценил это сразу, опытный глаз. А дальше что? Сунул и передумал? Или…»
Он сразу похолодел от этого «или», что-то томительно засосало под ложечкой, застучало сердце, похолодела душа. Ноги его плохо слушались, словно одеревенели, в голове туман, полная прострация. Никогда бы не подумал Сергей, что именно сейчас, именно после всего того, что только что произошло в его жизни, может это вообще случиться, может воплотиться его сон, мечта всей его жизни.
Всё ещё не веря своим глазам, он постепенно отходил от того оцепенения, что сковало его члены и превратило в мумию. «Нельзя терять ни секунды!»– скомандовал мозг, и Сергей, очнувшийся, словно от наркоза, бросился одеваться, руки его дрожали, на лбу выступили капли пота. Проклятье, эта глупая тяжёлая одежда с огромным трудом натягивалась на подрагивающее, возбуждённое тело. «Ты куда это? Наш разговор ещё не окончен, я давно тебе хотела сказать, что не намерена больше терпеть в моём доме тунеядца. Тебе ничего не нужно в этой жизни! Чтобы завтра же нашёл себе подработку, корми себя сам! Мне надоело… ты куда это, выслушай меня! Ты что, уходишь???»– голос жены взвизгнул, как скрипка Паганини, в нескольких фразах резко меняя тональность, от спокойного вопроса к высокой истерической ноте и резко вниз к растерянному, испуганному отчаянию со слезами в голосе, и, как следствие, рыдающее: «Мама, он уходит!», на что последовало закономерно-злобное: «Пусть убирается ко всем чертям!». Сергей же молча, ничего не замечая, оделся, улыбнулся назло и как можно шире и хлопнул дверью так, что чуть не вышиб косяк.
