Альманах современной русской прозы и поэзии «Литературные встречи» №3

Девочка, низко опустив голову, шмыгнула носом, втягивая показавшуюся из него каплю, и переступила с ноги на ногу.

Ботиночки на ней были зимние, но уже давно не новые: краска на них повытерлась, и искусственный мех, видневшийся на отогнутых язычках, был уже весь свалявшийся и заляпанный мартовской слякотью. Начало весны в этом году выдалось холодным. С обложенного тучами неба сыпал мелкий снег вперемешку с противным то ли дождём, то ли туманом, и под голыми ещё кустами кисли ноздреватые сугробы, представлявшиеся Тамаре похожими на громадных грязно-белых собак, прилёгших на стылую землю и замерших в ожидании, чтобы вдруг облаять ничего не подозревающего прохожего. В широких конусах света под фонарями мельтешили снежинки. Снег под ногами у девочки был растоптан в водянистую грязь – видимо, она уже давно здесь стояла, а в почтовое отделение зайти боялась. В прошлый раз уставшая и издёрганная под конец рабочего дня начальница шуганула её, решив, что та хочет украсть упаковку хлебных палочек. Потом, впрочем, засовестилась и выскочила следом на улицу, чтобы завести её внутрь и чем-нибудь угостить, но девочки уже и след простыл. Пуховик на ней был застёгнут не доверху, и в вороте белела шея, кое-как обмотанная тонким вязаным шарфом.

Иллюстрация Натальи Сорокиной

– Ну-ка, – Тамара наклонилась, взялась за шарф, поправила его, чтобы получше закрывал горло, и дёрнула вверх бегунок молнии. – Получишь воспаление лёгких – в школе на второй год оставят.

Девочка коротко глянула на неё исподлобья и снова уставилась в землю. Тамара успела заметить на её левой щеке небольшой синяк, черневший в мартовских сумерках.

– Это кто тебя так, Настя?

– Кыця, – хлюпнула девочка и мотнула головой.

«Шапки-то у ней нет, вот беда», – спохватилась Тамара, стащила с головы свою – ярко-малиновую, с большой вязаной розой – и нахлобучила на девочку. Шапка оказалась сильно велика и сползла ей чуть ли не на нос.

– Кыса, говоришь?

– Кыця, – повторила девочка.

– Кыса так не могла, – сердито возразила Тамара. – Это мать тебя, да? Признавайся, мать опять вас побила? Побила, да?

Она схватила её за рукав замызганного пуховика и потормошила. Та совсем не упиралась и, неловко придерживая всё время сползавшую шапку, снова отрицательно помотала головой, как большая тряпичная кукла, которую взяли в руки и хорошенько встряхнули.

– Нет, это меня Вика ударила. Мы с ней просто в куклы играли. Вика случайно и ударила.

«В куклы? Какие там у них куклы, врёт ведь и не краснеет», – подумала Тамара. Правда, краснеть Насте было уже некуда – её лицо и так было красным от холода.

– Вика – это малая ваша, что ли? Что ты такое говоришь, как Вика могла тебя так ударить? Ну-ка, – она заставила девочку запрокинуть голову и внимательно всмотрелась в её лицо, освещённое горевшей над дверью отделения лампой.

Синяку было на вид не меньше суток – густо-багровый посередине, по краям он уже цвёл фиолетовыми и зеленовато-жёлтыми разводами, как будто по коже щедро размазали краску. «Хорошо приложила», – без злости, с каким-то тоскливым равнодушием отметила про себя Тамара. В дополнение к синяку на подбородке виднелся небольшой кровоподтёк, а на носу – тонкая, почти уже зажившая царапина – это, должно быть, её и вправду цапнула подвальная кошка Пуговка, не любившая, когда дети совали носы в продух, куда для кошек сердобольные жильцы ставили пластиковые блюдечки с кормом. Тамаре вспомнилось, как однажды Настя пропала и её искали по всему району с участковым, пока дворник Фарид не признался, что пустил зарёванную девочку в подвал, и там её нашли наутро свернувшейся калачиком возле труб центрального отопления. Пуговка сидела рядом и таращилась на неё злыми зелёными глазами: Настя съела поставленный для кошек корм.

– Это тебя что, тоже Вика ударила? – Тамара показала пальцем на подбородок девочки.

– Вика, – тихо ответила Настя и снова шмыгнула носом, втягивая упрямо вытекавшую из него каплю.

– Ладно, пойдём давай, а то совсем замёрзнешь, хорош соплю гонять, – Тамара слегка потянула её за рукав. – Пойдём-пойдём. Покормлю хоть тебя, что ли.

Девочка послушно потопала за ней.

От почтового отделения до дома Тамары идти было всего ничего: семь минут напрямую, а по дворам можно срезать до пяти. Когда накатывала грусть, Тамара говорила себе, что запросто могла бы устроиться на другую работу, где платят раза в два больше, хоть бы даже в хлебный возле автобусной остановки, но туда идти почти полчаса, а почта – вот она, рукой подать, особенно если через дворы. Летом и осенью тихие пешеходные улочки между домами были настоящим заглядением, но теперь аккуратные клумбы, на которых в тёплое время цвели ароматные петунии, яркие анютины глазки и бархатцы, чьи лепестки казались вырезанными из плотной накрахмаленной ткани, всё ещё были укрыты чёрной плёнкой, засыпанной снегом, и на голых кустах ещё только начинали набухать почти незаметные глазу весенние почки. Теплом ещё не пахло и даже не чувствовалось, что вот-вот наступит утро, когда вдруг отчётливо повеет короткой питерской весной и катящимся за ней пыльным и душным летом. Под ногами хлюпала ледяная каша, и промозглый холод лез Тамаре под тёплое шерстяное пальто, которое она купила только в конце прошлого сезона по скидке, возлагая на него большие надежды, под старую, верой и правдой служившую вязаную кофту, под свободную, чтобы не стесняла движений, сиреневую хлопковую блузку и поддетую под неё футболку, больно щипал тело, как будто не было всех этих слоёв одежды, из-за которых, оглядывая себя утром перед выходом из дома, Тамара вспоминала, как мама в детстве провожала её в школу в такие же холодные дни и всякий раз говорила с улыбкой: