– Погадайте мне, тётенька! – закричал от ворот последнего на деревенской улице дома голый по пояс, босой, со сбитыми коленками, белокурый паренёк лет пяти. На нём были допотопные семейные трусы из синего сатина в жёлтый горошек и сдвинутая на бок, с татарским орнаментом тюбетейка, что охочий до сезонных халтур отец привёз из-под Бугульмы.
– Это ты мне? – обернулась завёрнутая в цветастую шаль высокая, стройная цыганка.
– Ага, – мальчонка расторопно подскочил и разжал крохотную ладошку. В ней лежал запотевший гривенник. – На, гадай!
– Иди домой. Родители заругают, – улыбнулась женщина.
Тонкой, изящной рукой с золотыми перстнями на всех пальцах, кроме большого, она поправила заколку в виде розы, что алела в чёрной, как смоль, непослушной шевелюре и, утопая во ржи, размашисто зашагала через поле к пригорку, где начинался ласково шелестевший на тёплом ветру сочной зеленью раскидистых крон величественный русский лес, в котором провидица намеревалась укрыться от назойливого клиента.
– Тётенька, ну пожалуйста! – не унимался пострелёнок и перешёл на бег, чтобы поспеть за странницей. Лишь макушка сверкала промеж колосков.
– Нет! – отрезала гадалка.
– Почему? – пацанёнок недоуменно зашмыгал носом.
– Потому что сбудется, – вещунья, наконец, остановилась, и её лицо сделалось суровым. – И от судьбы потом не уйдёшь.
– Тётка! – тут уже шкет насупился и погрозил остреньким кулачком. – Гадай, говорю!! Не то побью!!!
– Ух ты, грозный какой! – хитро прищурилась предсказательница. – Ладно. Гони свои деньги. Только потом не жалуйся…
Никита Тимофеевич Ермолаев давно заделался урбанистом и сельской местности избегал. Не то, чтобы ввёл он табу на вылазки за город, но совершал их неохотно и придумывал всяческие отговорки, лишь бы не ехать. И это несмотря на факт, что был мужчина насквозь русским, без примесей каких местечковых и на свет появился в просторном роддоме колхоза «Мартышкин труд» имени Чарльза Дарвина.
Каких-то особых причин не любить природу у пятого сына рачительной доярки и втихаря закладывавшего за воротник хохмача-бульдозериста не имелось. Не относиться же, право, всерьёз к тому, что всё своё детство, пока не окончил восьмилетку, Никитка без продыху ходил за свиньями, пас коров, заготавливал сено и, зажмурившись, рубил курам их хохлатые головы. В остальном младые годы его были вполне счастливыми, с бутылочкой «Буратино» на Новый год и надставленными рукавами к очередному Первому сентября. Не хуже, чем у других, одним словом.
Хотя нет. Был-таки травмировавший детскую психику эпизод, после которого мальчишка крепко разочаровался в творческой интеллигенции.
Идя раз мимо сельского клуба, подспудно тянувшийся к прекрасному малолетка увидал красочную афишу, обещавшую за символическую плату красочное часовое представление с участием труппы цирковых лилипутов. Те спешили из соседней Бакланихи и прибыли чуть навеселе. Лишь их насильно зашитый после второго инфаркта художественный руководитель вынужденно олицетворял собою непоколебимую трезвость, а по сему был малость на взводе и несколько неприветлив. Хотя выглядел дяденька забавно, в чёрном фраке и белой манишке походя на тучного, пожилого пингвина.
Морщась от стойкого запаха перегара, вожак последним покинул скрипучий, запылившийся на окрестных просёлках автобус и нос к носу столкнулся со словоохотливым Никиткиным батей, не преминувшим уточнить у деятеля культуры, не является ли тот родственником Кыштымского карлика и почём нынче в Детском мире сандалеты на первоклашку.
Глубоко уязвлённый остротами, заслуженный артист Тарабарской АССР негодующе потёр лысый, мигом покрывшийся капельками пота массивный череп, брезгливо сплюнул сквозь широченную, меж передних зубов щель в разросшуюся вдоль дороги крапиву и фальцетом прокричал вслед удалявшимся в уютные гримёрки коллегам:
– Товарищи, немедленно назад!
– Почему, почему? – наперебой обеспокоились в толпе раскупивших билеты деревенских.
– Да? А в чём, собственно, дело? – в недоумении, комично перебивая друг друга, запищали ряженые ковёрные, мускулистые акробаты в трико и квартет безгрудых эквилибристок в чешках с миниатюрными, изготовленными на заказ моноциклами подмышкой.
– Мы уезжаем! – приказным тоном, чеканя каждый слог, постановил шпрехшталмейстер и запрыгнул обратно в арендованный транспорт. – Зрители могут получить свои деньги обратно в билетной кассе.
– Ах ты гном сутулый! – напряглось было крестьянство, но миролюбие и гуманизм взяли верх: мутузить кичливых заезжих люди раздумали. – Валите отсюда, букашки!
Под улюлюканье и свист неудовлетворённой публики незадачливые гастролёры безропотно укатили прочь. А Никиткин папаша на прощанье исполнил свою версию хита певца и композитора Малежика:
– А у лилипутика отросток меньше лютика! – сопровождая пение красноречивой демонстрацией, исполнил он мимо нот и, схватившись за выпрыгнувшее из-под короткой майчонки пузцо, театрально закатился от хохота.
Лишь глуховатый мим в замызганном костюме Пьеро, как всегда, ни черта не расслышал, всё самое интересное пропустил и добирался потом пешком самостоятельно, хоть и было пути сорок две извилистых версты по пригоркам и буеракам.
