Август в Берлине. «Истина сделает вас свободными» (Иоанн 8:32)

© Михаил Собянин, 2025

ISBN 978-5-0065-7554-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Берлин дышал ночной тоской. В его улицах таилась память, вплетённая в трещины брусчатки, отражённая в мутных лужах, разбитая в неоновых бликах на стекле. Город был живым и в то же время мёртвым: его прошлое напоминало о себе тяжестью каменных фасадов, его настоящее пульсировало светодиодами, а будущее – несуществующее, зыбкое – мерцало, как отражение луны в воде.

Август Франсуа знал, что реальность можно потрогать, но нельзя удержать. Всё, что казалось нерушимым, размывалось во времени, как дождь, стирающий следы шагов. Гёте писал, что человек создан для борьбы, что только в движении рождается истина. Но борьба с чем? С городом? С его тенями? Или с тем, что гложет изнутри?

Фома Аквинский говорил: истина – это соответствие разума и реальности. Но что делать, если реальность уже не подчиняется разуму? Если ночь разрезана не светом звёзд, а холодным электричеством рекламных экранов, если души людей гаснут в этой иллюзии совершенства, если смысл заменён формой?

Жизнь Августа была расколота между двумя безднами. Прошлое, которого не вернуть, и будущее, которого не существует. Какого дьявола он всё ещё ходит этими улицами, вглядываясь в лица, которые его не замечают? Он не искал истину – он искал точку отсчёта, место, где бы можно было сказать: «Вот оно. Здесь начинается настоящее».

Но настоящее – это всегда падение. Всегда мгновение, когда ты осознаёшь: земля под тобой больше не держит, воздух пронзает лёгкие, а руки хватаются за пустоту. Падение длится секунду или вечность – но именно в нём рождается человек.

И этой ночью, когда неон дрожал, а ветер нёс по улицам остатки чужих разговоров, Август должен был упасть.

Потому что иногда, чтобы найти реальность, нужно потерять почву под ногами.

Август Франсуа всегда чувствовал себя не на своём месте. Как будто его жизнь была куплена в комиссионке: кто-то уже носил её до него, оставил складки, заломы, следы пота на подкладке. Иногда ему казалось, что он может просто расстегнуть своё тело, как слишком тесный костюм, шагнуть в сторону и наконец вдохнуть полной грудью. Но воздух всегда был тяжелым.

Берлин по ночам превращался в бесконечный коридор, выложенный тёмными кирпичами и забитый сквозняками. Август выходил на улицу, когда город опустошался. Здесь были только фонари, их слепые пятна света, влажная брусчатка и отражения, танцующие в лужах. Ночные улицы напоминали кишки огромного существа, а он всего лишь полз по ним, как неприкаянный паразит, неспособный выбраться наружу.

Спать было невозможно. Либо кошмары, либо бессонница. Август знал их обоих слишком хорошо и даже не пытался бороться. Кошмары не убивали, но оставляли следы, глубокие борозды в сознании, от которых хотелось содрать кожу с лица. Бессонница же делала ночь вязкой, бесконечной. В такие часы он ловил себя на странных мыслях: если бы можно было расстегнуть пространство, распороть его по швам и шагнуть сквозь разрез, что бы он нашёл по ту сторону? Может быть, там было бы легче дышать?

Порой ему казалось, что он не просто устал. Нет, дело было глубже. Как будто сам воздух был отравлен, и каждый вдох только усугублял болезнь. Он знал, что с ним что-то не так. Но город не задавал вопросов и не давал ответов. Он лишь продолжал гудеть, светиться, перебирать свои рёбра мостов, заворачивать в бетон и стекло все, что могло бы быть живым.

Ночью в окнах домов горели редкие огни. В чужих комнатах кто-то пил, кто-то курил, кто-то трахался, а кто-то, может быть, тоже сидел на кровати, вцепившись в виски, думая о том, что всё здесь неправильно, всё не так. Август иногда хотел встретить этих людей. Но улицы были пусты. И он продолжал идти в темноту, зная, что она никогда не кончится.

По ночам город дышал иначе. В густых переулках, где влажный асфальт блестел, как чёрное зеркало, Берлин сжимался в узкие коридоры из кирпича и теней. Здесь царила другая жизнь, полная шёпотов, шагов, стонов ветра, пробегающего между домами.

Август Франсуа не помнил, когда впервые начал бродить по этим улицам в часы, когда нормальные люди спали. Возможно, это было год назад. Или десять. Разве это имело значение? Время, как и сон, давно перестало быть для него чем-то осязаемым. Оно текло, но не оставляло следов, как вода, льющаяся сквозь пальцы.

Его прогулки были не просто привычкой – они были ритуалом. В темноте, среди пустых улиц, где неоновые вывески моргали, как сломанные глаза, он чувствовал себя менее чужим. Здесь никто не спрашивал, почему он не спит. Никто не глядел на него с подозрением. Только улицы, только влажный воздух, только глухой, отдалённый шум города, который никогда не засыпал полностью.

Однажды он задумался: а что, если одна из этих улиц вдруг исчезнет? Просто растворится, как сон, который пытаешься вспомнить утром, но не можешь. Что, если он свернёт за угол, а там – ничего? Только пустота, зияющая чернота, будто город устал поддерживать иллюзию своей реальности.

Мысль заставила его остановиться. Он оглянулся, но улицы были всё там же. Хотя что-то изменилось. Легкий привкус металла во рту. Воздух стал чуть холоднее. Он продолжил идти, не оглядываясь.