Поздней весной 1990 года к остановке «Поликлиника № 10», расположенной на Садовом кольце, подкатил, шипя и фыркая, желтый автобус, украшенный рекламой страхового общества «Госстрах». Из автобуса высадились несколько женщин в цветастых платьях, представительный мужик с дипломатом. Последним вышел небритый угловатый парень с драным армейским рюкзачком за спиной. На нем были длинные мешковатые штаны и роба. Несмотря на теплую погоду, он старательно натягивал на уши кепку. Вероятно, стеснялся своей бритой головы, выдававшей в нем недавнего лагерника.
Парень постоял немного на остановке, оглядываясь и как бы удивляясь, хотел было зайти в булочную близ арки, но, открыв тяжелую дверь, обнаружил, что хлеб здесь не продают, внутри магазина тянутся плотные белые полки, со всех сторон уставленные сверкающими пакетами и пакетиками.
Парень сделал шаг назад и нечаянно толкнул большого, крупного человека в белых штанах и белом же пиджаке, только что высадившегося из низкого заграничного автомобиля и входившего в бывшую булочную.
– Из-звини, – нервно сказал парень.
Белый человек ничего не ответил.
Парень подхватил рюкзачок и нырнул под арку. Две-три подворотни вывели его на тихую московскую улицу. Он решительно пересек проезжую часть, опять свернул во двор и стал подниматься по лестнице. Несмотря на то, что лестница была расположена в старом, дореволюционной постройки доме, она была крутая и узкая, с заляпанными зеленой краской перилами и стенами, украшенными разнообразной по степени приличия графикой.
Парень поднялся на третий этаж и надавил на кнопку звонка. Никто не открывал. Парень позвонил еще и еще раз. Потом постучал. – Ну, кто там хулиганит? – раздался трескучий старческий голос.
– Валерий.
– Какой такой Валерий?
– Нестеренко Валерий.
Дверь отворилась, и на пороге возник сухонький старичок в неопределенного цвета халате, на который была накинута ярко-красная, как знамя Октябрьской революции, кофта. Белые волосы старичка торчали во все стороны, и в неровной бородке застряли остатки употребленной на завтрак яичницы.
– Явился? – прошипел старичок.
– Явился, – сказал Валерий.
– Мамка дома?
– Померла твоя мамка, – сказал старичок, – месяц назад померла, антифризу, говорят, выпила… У, стерва, чуть весь дом не спалила!
– А бабка где?
– А бабка на диване лежит, – сказал старичок, – вон она. Клавдия ей из магазина кефир носит, а то померла бы твоя бабка. Тоже ее ожгло.
– Чем? Антифризом? – Да не, твоя мамка-то, напившись, кипятильник включила вместо обогревателя, а кипятильник на подушке лежал.
Валерий молча направился в глубь коридора.
– Ты хоть сапожищи-то сними, сволочь лагерная, – заорал вслед ему старичок, – выселять вас будем, выселять, гадов таких!
Валера открыл дверь комнаты. Она действительно носила следы недавнего, хотя и не очень сильного пожара: одна стена закоптилась и подгорела, а с потолка свисали похожие на тропические лианы ошметки черных обоев и проводов. Мебели в комнате за два года поубавилось: всего-то и осталось, что черный продавленный диван да большой горшок с пережившим пожар кактусом. На правах мебели в комнате стояли три старых ящика из-под капусты, каждый из которых мог служить либо столом, либо стулом.
На диване сидела усохшая, низенькая старуха. Видимо, услышав голоса в коридоре, она попыталась подняться.
– Валера, – сказала старушка, – а Машеньки больше нет.
– Знаю, – сказал Валера.
Он осторожно уселся на один из ящиков, раздернул рюкзак и вынул оттуда буханку черного хлеба, а затем шматок сала и несколько давленых яиц, купленных, видимо, в каком-то пристанционном буфете. Затем Валерий вынул звякнувшую о застежку бутылку кефира, достал длинный, с наборной рукоятью нож и стал резать этим ножом хлеб.
– Ты сам-то как? – осторожно спросила бабка.
– Что как? Живой, нетраханый, – чего еще для счастья надо?
– Поумнел хоть?
– Поумнел, баба, так поумнел, что теперь вот разумнеть хочу.
И Валера отправил в рот громадный кусок хлеба и сала.
– Мне никто не звонил?
– Нет.
– И никто не спрашивал, когда выйдет, мол, какие дела?
– Нет.
– Ладно, – сказал Валера, поднимаясь, – пойду сам звякну.
Телефон стоял в прихожей на старой, покрытой зеленым сукном тумбочке. На звук шагов дверь напротив телефона раскрылась, и из нее высунулась толстая растрепанная женщина преклонных лет в выцветшем байковом халате, расписанном маргаритками величиной с капустный кочан. В вырезе халата болтался камешек на дешевой цепочке.
– Валера, – сказала она, показывая глазами в сторону общей кухни, где стучал посудой давешний старичок, – ты на папу-то не серчай, рак у папы в мозгу, понимаешь, рак…
– Чего мне на него серчать, – сказал Валера, – он не прокурор.
Валера звонил долго и безуспешно: в одном месте никого не было, в другом все было занято; однажды ответили ему, что такой больше не проживает, потому как в прокуратуре ему выписали творческую командировку на сибирские лесоповалы, сроком аж на десять лет. Наконец с четвертой попытки Валерий узнал какой-то телефон, там ему дали еще один номер, по которому ему в конце концов удалось найти нужного человека.
– Сашу можно?
