Мерцающий свет прорвался сквозь густую пелену сна, словно отчаянная попытка пробиться сквозь многолетнюю толщу льда. Декабрь, безжалостный и бездушный, сковал город в ледяной панцирь, лишив его последних признаков жизни. Снег, выпавший обильным слоем, не приносил радости, а лишь подчеркивал всеобщую серость и безысходность. Последние птицы, словно предчувствуя неминуемую гибель, давно покинули эти проклятые места, оставив меня наедине с моей тоской. Солнце светило, да, достаточно ярко, но его лучи не дарили тепла, лишь высвечивая морщины на моем лице и напоминая о прожитых годах, наполненных болью и разочарованием. Морозное "одеяло", сковавшее мои дрожащие руки, грело куда больше, чем этот огненный шар в небе. Мороз – это честность. Холод давал мне ощущение, что я, вопреки всему, еще жив, что мои органы еще функционируют и пока что не собираются отказываться от меня.
С трудом выбравшись из своей убогой лачуги, я неспешно поплелся в сторону старого рынка – единственного места, где еще можно было раздобыть хоть какую-то еду, чтобы хоть немного поддержать тлеющую искру жизни. Мысли тянулись медленно и болезненно, как грязная вода по ржавой трубе. Каждый шаг отдавался болью в суставах, напоминая о моей старости и беспомощности. Все было бессмысленно. Все было предопределено.
Приблизившись к рынку, я слился с толпой, словно растворился в безликой массе. Люди, изможденные и озлобленные, словно взбудораженный муравейник, кипели и бурлили, толкались и ругались. Сегодня обещали семидесятипроцентные скидки на все товары, и эта мизерная радость, казалось, хоть немного скрашивала однообразие их существования, давала им иллюзию надежды. Жажда наживы, даже такой малой, придавала им сил. Какая ирония.
Взяв горсть вялых овощей, явно видавших лучшие времена и отдававших затхлым запахом, я уже собирался двинуться к мясной лавке, чтобы выпросить у мясника хоть какой-нибудь объедок для поддержания жизненных сил, когда меня грубо окликнули, словно пнули под зад. Вздрогнул, обернулся. Знал, что ничего хорошего это не предвещает. В этом мире добрые слова – большая редкость.
– Эй, Сторм! Да ты ли это? Давно не видел тебя на людях. Зима вон уже в разгаре, а ты как сквозь землю провалился с самой осени.
Голос ударил в спину, словно пинок. Предательский, наглый, пропитанный дешёвым виски. Ярость мгновенно вспыхнула внутри, но я заставил себя обернуться медленно, сохраняя подобие спокойствия.
Это был Роттенберг – коренастый мужичок с окладистой бородой, облаченный в зелёный тулуп и увенчанный блестящей лысиной. Мой давний приятель, и, чего греха таить, знатный алкоголик. Главный виновник моего нынешнего жалкого существования.
Я презрительно оглядел его, стараясь не выдать клокочущую внутри ярость.
– Привет, Ротт, – процедил сквозь зубы, с трудом сдерживая желание плюнуть ему в рожу.
Ротт оглядел меня суровыми глазами, словно прицениваясь к скоту на рынке.
– Что с тобой стряслось? Исхудал совсем, одет в какое то тряпье, – он кивнул на мое рваное пальто. – Я тебя *ик* еле узнал! Неужто так жизнь прижала?
– Выживаю, как могу, – огрызнулся я, стараясь не сорваться на крик.
– Оно то и видно, что дела твои не очень, но *ик* если что – обращайся, помогу чем смогу, – он тряхнул наполовину пустой бутылкой дешёвого виски, от одного воспоминания о вкусе которого меня передёрнуло.
– Спасибо, Ротт, но пожалуй откажусь, – выплюнул я, с трудом сдерживая рвотный позыв. – Ядом своим сам травись.
Ротт пожал плечами, изображая равнодушие.
– Ну как знаешь. Не больно-то и надо. А чего ты вообще тут делаешь, Сторм? Забыл, как шить-то? Раньше вон какие наряды строчил, загляденье! А сейчас – на паршивой пенсии сидишь
В его голосе прозвучала насмешка, и меня захлестнула волна ярости.
– Не твоё собачье дело, чем я занимаюсь! – прорычал я, сжимая кулаки. – И тебе бы лучше помолчать, алкаш проклятый! Ты мне всю жизнь сломал!
Ротт ухмыльнулся, обнажив гнилые зубы.
– Да ладно тебе, Сторм, чего ты кипятишься? Это ты сам виноват, что так жизнь свою просрал. Нечего на зеркало пенять, коли рожа крива.
Всё. Это было последней каплей. Я сорвался.
– Заткнись! – заорал я, едва сдерживая желание врезать ему. – Ты меня довёл до этого! Ты меня споил! Ты отнял у меня всё!
Ротт отшатнулся, испуганно глядя на меня.
– Да ты чего, Сторм? Успокойся! Я же… по-дружески хотел…
– Друзья так не поступают! – выплюнул я в лицо. – Ты мне не друг! Ты – моё проклятие!
Я развернулся и пошёл прочь, стараясь не показать, как сильно меня трясёт. Но злость продолжала клокотать внутри, требуя выхода.
– Спокойно, Грант – приговаривал я себе на ходу – все нормально.
Быстро ретировавшись от пьяного "приятеля", я поспешил к мясной лавке, приобрел килограмм отборной говядины и отправился домой. Мое жилище едва ли можно было назвать достойным. Старый, темный барак, построенный еще в прошлом веке, медленно, но верно приближался к статусу аварийного жилья. Но что поделать, денег, увы, не было. А работать я не мог по состоянию здоровья. Тремор. Переступив порог, я бросил покупки на стол и вновь погрузился в объятия своей постели, где пролежал, не в силах заставить себя подняться, до самого вечера. Так, в общем-то, и проходила моя серая, ничем не примечательная жизнь. Я давно уже похоронил надежду на светлое будущее. Так я думал. До тех пор, пока кое-что в моей жизни все-таки не произошло.
