Эвелин смотрела на мутные капли дождя, тоскливо ползущие по грязному стеклу, и думала: «Ну почему в моём мире всё всегда так серо?..»
Серость… Это слово преследовало её всю жизнь. Начиная с детства. Детство у неё было ни трудным, ни беззаботным. Оно было посредственным. Никаким. Наверное, поэтому, Эви себя, маленькую почти не помнила. Как будто сразу родилась взрослой девушкой. Нет, она помнила, что всегда была гадким утенком, хотя скорее не гадким, а бесцветным. Волосы забранные в дурацкий хвостик. Помнила нелепую огромную шапку-дождевик, в которой ходила в школу зимой и которая постоянно сползала на лоб, от этого она вся была мокрая, а лоб потел, и девочка вечно болела. Помнила своё нескладное тело, помнила, как не знала, куда девать руки и, как путалась в собственных ногах, как стеснялась из-за этого ходить на физкультуру. Учителя никак не могли запомнить её имени-фамилии, она ничем не выделялась, и на неё мало обращали внимание. Даже насмешки одноклассников были редкими, её просто-напросто не замечали. Незаметная девочка. Серая мышь. И прозвище соответствующее – «Серость». Это всё, что Эви помнила из детства и отрочества.
Университет тоже как-то проскользнул незаметно. Общаться стеснялась, всё казалось, что будет выглядеть навязчивой. Ни с кем не дружила и не конфликтовала. Опять же жила незаметно.
После диплома осталась работать в своем же университете Сан-Франциско в родной библиотеке. Общения с коллективом не было, так как в библиотеке кроме неё никто не работал, а с остальными коллегами ограничивалось коротким «Здравствуйте-до свидания-не забудьте забрать новые учебники». Со студентами общение старалась свести к минимуму, особенно удивлялась и пугалась, когда кто-то из старшекурсников вдруг оказывал ей знаки внимания. Обрывала на корню.
Однажды неожиданно для себя завела с преподавателем философии вялотекущий роман, который как-то пресно начался и быстро закончился. Преподаватель был не молодой и искушенный. Избалованный юными студентками, с Эви он откровенно скучал, она не могла его ничем удивить – ни в жизни, ни в постели. Ему было с ней не интересно, а ей было не интересно вообще ни с кем.
В общем, к своим 23 годам Эвелин Стоун, ничем не примечательная библиотекарша, была самой заурядной одинокой девушкой, с яркой выраженной социальной турбулентностью (слава Богу, хоть что-то яркое!) и с полной уверенностью, что жизнь не удалась. Гадкий утенок так и не превратился в прекрасного лебедя, достигнув разве что состояния обыкновенного городского голубя. Да, у этого голубя были изящные руки и хорошая форма ногтей (так говорила мама, видимо, находя во внешности дочери только это достоинство), прямой нос и никаких излишков на талии и бедрах (комплимент от преподавателя-философа), а так же густые волосы и хорошие зубы, но всё это внутренний гадкий утенок Эвелин старательно скрывал и прятал за невыразительным взглядом, безразмерными кофтами и мешковатыми юбками, за туго затянутым хвостом на макушке, за плотно сжатыми безулыбочными губами.
Отпуск у мисс Стоун, как у классической неудачницы, выпал на ноябрь, и всё лето она просидела в промозглом сыром полуподвале архива, разбирая, переписывая и сортируя картотеку и документы. А в ноябре в библиотеку взяли ещё одну сотрудницу, а Эви, очевидно, чтобы загладить дискриминацию старых холостячек, от профсоюза вручили двухнедельный тур к тихому океану недалеко от Сан-Франциско. Это было первым везением в её жизни, поэтому Эвелин отнеслась к этому скептически, абсолютно уверенная, что чудес не бывает и, конечно же, окажется, что «либо свисток сломанный, либо акула глухая». Словом, она ничего хорошего от поездки не ждала, а никогда не виденный ей океан совсем не казался притягательным. Он представлялось ей большой темной бездонной лужей, тем более, в ноябре совершенно бесполезной – купаться в прохладной осенней воде ей не хотелось.
Уезжала Эвелин в дождь (уезжать в дождь – хорошая примета, в которую Эви, как и во все остальные, не верила). Никто её не провожал. Боясь опоздать, она пришла на вокзал раньше времени, сразу нашла свое место, порадовалась, что в купе никого нет, и стала смотреть в окно. Ей было не грустно от того, что она уезжала из дома и не радостно от поездки в приятную неизвестность. Ей было всё равно. Никак. Впрочем, это было ей нормальным состоянием. Она, глядя на дождь сквозь грязное стекло, в очередной раз почти равнодушно, просто для проформы задавалась вопросом: «Ну почему в моем мире всегда так серо?..»
Вагон был полупустой – не сезон отпусков. Эви уже надеялась, что всю поездку проведет одна – очень не хотелось терпеть попутчиков, с которыми, придется несколько часов ехать бок о бок и даже, возможно, – о, ужас! – разговаривать.
За десять минут до отхода поезда в купе зашел высокий мужчина в пальто и девица с внешностью фотомодели. Мужчина вежливо поздоровался с Эви, и она уловила еле заметный акцент – то ли английский, то ли… Она не разобралась. Девица брезгливо осмотрелась и скривила красивый рот:
– Я ж говорила, надо было брать отдельные места. Что это за эконом-класс? Это не твой уровень! Как можно ехать в ЭТОМ?!
