– Ведьма!
Беззубое лицо бабы Дуни исказило от злости, так, что даже слюна брызнула на сморщенный подбородок. А ведь она была здесь не одна. Десятки злобных, непримиримых лиц. Вся деревня собралась у её дома, чтобы ткнуть пальцем в сторону несчастной, обвинив в колдовстве.
– Ведьма! Ведьма! Ведьма!
Их всё пребывало, злых, неудержимых, разъярённых.
Зоя смотрела в окно, сквозь крохотную щёлку ставен, который раз оборачиваясь, чтобы проверить, заперт ли засов на двери.
Убьют, ей-богу, убьют…
На славу постаралась Любаша, натравив на неё всю деревню. Долго, видать, готовилась. А из всех преступлений, что числились за сиротой Зоей, была её красота. Ростом-то девица была не велика, но фигурой ладна, стройна, как тросточка, гибка как ива. И на лицо белое, с румяными щеками, заглядывались местные парни, в глаза как сливы тёмные, глядели, любви и ласки обещая. Да только не податлива была Зоя. Отбивалась, отмахивалась, мол, мала еще, через год приходите. А через год опять песню прежнюю затевала.
Рано оставшись без родителей, не имея ни братьев, ни сестёр, справлялась Зоя с хозяйством сама, благо, зимы стояли тёплые, а лета плодородные. Корову держала, да двух коз, молоком торговала, да грибами-ягодами, когда пора приходила. Огород небольшой держала, да курятник, хватало ей, одинокой, для себя еды. А сено для скотины покупала на вырученные за продажу деньги.
В общем, жила не тужила, да повстречался на дороженьке ей молодец добрый, приезжий, что хозяйством быстро обзавёлся, да жену подыскивать стал. Тут-то и заприметил он Зою, а она поначалу, как и остальным – от ворот поворот, хоть и по нраву ей Елисей пришёлся. Но и тот гордым оказался, не простил отказа. Да тут же и посватался к Любаше – дородной богатой девке с приданным, что жила через три дома от Зои, та давно по нему сохла, и вот дождалась. Эта весть мигом прокатилась по всей деревне, да и Зоин дом не обошла стороной.
Опечалилась Зоя, рассердилась на свой характер, да деваться некуда – сама виновата. Спрятать бы гордыню, да поздно: Любаша-то вон с каким видом теперь ходила, словно клад нашла, а может так оно и было. Подготовка к свадьбе шла полным ходом, и теперь в деревне лишь о том и болтали.
И, кажись, все были рады: и Любаша, и родня её, и жители деревни, что предвкушали богатый пир на весь мир. И только сам Елисей, как оказалось, был не рад
Сыграли свадьбу и зажили, понесла скоро Любаша, и жить бы не тужить, да что-то не весел стал Елисей. Что ни день, всё мрачнее становился, на жену не смотрел, ни пил, ни ел, даже не разговаривал.
Явился он как-то ночью к Зое, забарабанил в двери, умоляя пустить, да не с дурными намерениями. И она пустила, лишь бы всю округу на ноги не поднял. А он давай ей в любви признаваться, говорит, что, мол, поторопился, дурак, и простить-то не простил, может, а ведь сердцу не прикажешь. А оно не к Любаше, а к ней, Зое тянулось, да болеть начало так, что мочи нет терпеть. И сели она, Зоя, его сейчас как есть не примет, один ему путь – в могилу, а не к жене.
А та уж и сама высохла, выгорела, по Елисею, то бишь, исстрадалась. И сговорились они обо всём, благо, ночь на дворе стояла длинная, да порешили так: завтра явится он к Любаше, да в грехе покается. Одарит деньгами ли, шелками ли, что попросит, сделает. Лишь бы отпустила по добру и зла на него не держала.
Так и сделал Елисей поутру. Явился в дом супруги с повинностью, прощения у родителей попросил, да откуп принёс такой, что те от жадности дар речи потеряли и забыли, как клясть «любимого» зятька. А вот Любаша не поддалась ни в какую. Подбородок вскинула, губы поджала, как дышать забыла, лишь глядит – взгляд от лица Елисея не отводит. После же велела с глаз долой убираться, и так он и поступил, решив, что успокоится, перебесится со временем. Да забудет.
Да как тут ей забыть, ведь дитё его родное в доме Любаши росло – мальчишка ладный да крепкий, весь в него пошёл. Его не бросал, любил да баловал. Да всё ж на глаза бывшей жёнушке то и дело попадался.
И вновь у местных деревенских случился повод для сплетен – теперь уж было кому косточки перемыть да кого похаять. И Зоя, и Елисей – оба попали под раздачу с тяжёлой руки родственников Любаши, да и её самой. Не простила баба того, что её бросили, начала вредить да козни строить, по малеху, невзначай, там слово скажет, здесь, да так все и слушали, запоминали.
А что болтала? Да пустяки всякие. Поначалу, что приворожила Зойка Елисея, душу дьяволу продала, да телом расплатилась, чтобы муженька её увести. Мол, любовь у них была такой, что только дьявол их разлучить и мог. А после, когда пожар у Котихи случился, громче всех Любушка орала, что это Зойка дом подпалила. Ну, дурная баба! Вот с чего это она взяла?!
А коль у кого корова, аль поросёнок захворает, подружкам всё нашёптывала, что Зойкино ведьмовство всему виной.
А молодым-то чего? Не слушали они её и сплетен не собирали. Жили скромно, да всё честь по чести, в любви и согласии беды не зная. Доходили до них слухи, что беснуется Любаша, да им что с гуся вода. И только одно беспокоило, не случалось у них дитя, и это поболе всего беспокоило Зою. Елисею-то что? Рос у него сынишка, пусть и на стороне, у законной жены, а её уж за глаза пустоцветом кликать начали. И так, и сяк старалась девонька, к знахарке ходила, отвары пила, всё в пустую. Видать, чёрные молитвы Любаши до бога дошли, наказал он её, грешную, лишив мечты дорогой. Да делать было нечего.
