На лавке рядом с добротным пятистенным домом сидели трое: седой старик с клюкой, сорокалетний мужик в выгоревшей гимнастёрке, один рукав которой был заправлен под ремень, и местный дурачок – Васька Чокнутый. Васька щёлкал семечки и внимательно, как это могут делать только слабоумные, слушал беседу Ивана Захаровича и однорукого Дмитрия Петровича. Он иногда замирал на минуту с открытым ртом, потом согласно чему-то кивал, рукавом ширкал под носом и с удвоенной энергией продолжал лузгать подсолнухи.
– Гляди-ка ты, – вдруг прервал беседу Дмитрий Петрович. – Генерал, что ли, идёт?
Со стороны базарной площади и церкви, которая в двадцатых годах стала сельским клубом, а в годы войны использовалась как склад, шёл паренёк в военной форме. На вид ему было не больше семнадцати лет. В руках он нёс крохотный чемодан, прозванный в народе «балеткой». Но что удивительно – на его отутюженных брюках красовались генеральские лампасы.
– Не-е, – сомнительно произнёс Иван Захарович, – да какой он генерал?! Молоко ещё на губах не обсохло.
– А чего тут удивительного, – загорячился однорукий, – Берия в тридцать восьмом всех командармов к стенке поставил, а остальных старших офицеров Жуков на фронтах уложил. Вот теперь Сталин молодых генералов и готовит.
– Цыть ты, балабол! – стукнул клюкой о землю старик и с опаской поглядел по сторонам. Но рядом с ними лежал лишь здоровущий пес, который лениво зевал и косился на рыжую кошку, сидевшую на заборе. – Смотри, Димитрий, кончишь ты свою жизнь на Колыме.
– Ты меня, Захарыч, не пужай. Я на Курской Дуге уже напуганный. Мне там в прошлом году руку-то оторвало. Там я её под березкой, родимую, и похоронил. Так что мне теперь ничего не страшно, – и Дмитрий Петрович в раздражении начал ловко одной рукой сворачивать «козью ножку» с ядрёным самосадом.
Раскурив самокрутку, он поморщился от дыма и произнёс:
– Гляди, Захарыч, а генерал-то к дому Дешана сворачивает.
– Точно, – подтвердил старик, – к Василию Павловичу идёт.
– А сколько ему нынче годков?
– Да уж более ста лет есть.
– Иди ты!
– Я тебе щас дам – «иди ты»! – снова стукнул клюкой Иван Захарович. – Я в прошлом веке ещё совсем мальчонкой был, когда Дешан уже баржи по Волге таскал.
Анна Васильевна возилась у русской печи, из которой разносился запах картошки, запаренной на молоке. Несмотря на суровые военные годины, она вместе со своим свёкром Василием Павловичем сохранила бурёнку Стешку. И хоть та давала не так уж и много молока, но его хватало, чтобы прокормиться.
Со двора раздался лай Дружка, который сразу перешёл в радостное повизгивание. Значит, это кто-то свой.
«Кто бы это мог быть?» – подумала Анна Васильевна и вышла на крыльцо.
Во дворе стоял молодой генерал при лампасах, около которого на задних лапах прыгал Дружок. Хозяйка дома приостановилась в растерянности, пока не признала неожиданного гостя.
– Сашенька! Сынок! – вскрикнула она, машинально вытерла руки о цветной фартук и кинулась с крыльца к сыну.
На шум из курятника вышел могучий старик с окладистой бородой и мощной шевелюрой. Тяжелой поступью он прошёл по двору и встал рядом со снохой и внуком.
– Ну, хватит обниматься, – наконец сказал он. – Давай, Аннетка, веди генерала в избу.
– Не генерал я, дед, – высвободившись из объятий матери, сказал Александр. – Это у нас, у суворовцев, форма такая. А я к вам на побывку на две недели.
Через полчаса все трое сидели на кухне за столом и неторопливо, из старинных глиняных мисок, деревянными ложками вкушали наваристую картоху. Сашка уже снял форму и переоделся в цивильную одежду.
Теперь он очень походил на обычного школьника-старшеклассника.
Вся кухня была завешена рамками. В них под стеклом были прикреплены фотографии. Некоторые снимки совсем пожелтели от старости. На одной из стен висела репродукция картины Репина «Бурлаки на Волге».
– Дед, а правда, что на этой картине ты вторым стоишь? – спросил Александр.
– Правда. Только это давно. Мне тогда уже за тридцать лет было. Я в одной ватаге с Каниным ходил. Хороший бурлак был, отчаянный. Да и мы тоже не промах были. Мы тогда больше по притокам ходили: пароходчики всю Волгу самоходными баржами заполонили. А на Каме разбойнички ещё лютовали: несколько раз отбиваться пришлось.
– А Репин что?
– Репин нас часами заставлял каждого по отдельности ему позировать. Деньги за это справно платил, по пятачку за один раз. Смешные деньги. Но мы брали, чтобы его не обидеть: больно уж он добренький был, интельегентный, что ли.
– Интеллигентный, дед.
– Точно. Он самый.
– А за что тебя Дешаном прозвали?
– Это мне в одной драке на масленицу зубы сильно повредили. А я в то время большой спорщик был. У меня завсегда в кармане пятак лежал. И я как спорил, то пятак доставал и говорил: «В решку сыграем?» А после той драки несколько лет я букву «р» не выговаривал. Вместо неё «д» получалась. Вот меня «Дешкой» и прозвали. А с годами из уважения стали Дешаном величать.
– А почему ты бурлаком стал?