Девять принцев Амбера. Ружья Авалона

Похоже, наступал конец тому, что казалось мне вечностью.

Я попробовал пошевелить пальцами ног. Успешно. Я лежал, распластанный, на больничной койке, закованные в гипс ноги – на подвесе, но все еще мои.

Я зажмурился, потом снова открыл глаза. Трижды.

Стены комнаты наконец обрели четкость.

Где я, черт побери?

И туманы медленно таяли, оставляя остатки того, что именовалось моими воспоминаниями. Ночи… сиделки… уколы. Стоило мне чуточку прийти в себя, всякий раз являлся кто-нибудь и всаживал мне дозу. Вот так вот. Да. Но теперь я хотя бы наполовину я. Значит, с этим пора кончать.

Вопрос, согласятся ли они.

Почему-то упорно думалось: вряд ли.

Природное неверие в чистоту любых человеческих побуждений, единожды придя, угнездилось в моей груди. Меня пичкали наркотиками – вдруг понял я. Без особых на то причин, судя по моему самочувствию, и, значит, нет причин менять распорядок, если за него им и платят. «Так что лучше сделай вид, что ты по-прежнему в отрубе», – сказал голос худшей и более мудрой части моей души.

Так я и поступил.

Медсестра заглянула минут через десять, а я, конечно, лежал себе и похрапывал. Она тут же удалилась.

Я к тому моменту кое-что сумел восстановить в памяти.

Смутно припоминалось, что я попал в аварию. Все, что после, – как в тумане; что было до нее – без понятия. Но я помнил, что сначала угодил в больницу, а уже потом сюда. Как так? Неизвестно.

Но мои ноги вроде восстановились. Достаточно, чтобы я смог стоять, хотя я и не помнил, сколько времени прошло после перелома – а вот сломаны они были, это я знал.

Попытался сесть. Оказалось непросто: тело как кисель. В окно из ночной темноты глазели звезды, нагие и яркие. Я подмигнул им и спустил ноги на пол.

Перед глазами все поплыло, однако вскоре в голове прояснилось, я встал, держась за спинку кровати, и сделал первый шаг.

Нормально. Ноги держат.

Так что теоретически я уже в состоянии отсюда выйти.

Я снова опустился на кровать, лег и задумался. Я весь взмок, меня бил озноб[1]. И небо в звездах-леденцах[2] и так далее.

Упадком пахнет в датском королевстве…[3]

Да, это точно была автокатастрофа. Черт знает что…

Приоткрылась дверь, впустив в палату поток света. Сквозь приспущенные веки я увидел, что это снова сестра со шприцем в руке.

Она приближалась к кровати, крупная такая бабища, темные волосы и мощные руки.

Когда она подошла, я сел.

– Добрый вечер! – сказал я.

– Ох! Добрый вечер, – ответила она.

– Когда меня выписывают? – спросил я.

– Об этом надо узнать у доктора.

– Ну так узнайте.

– Пожалуйста, закатайте рукав.

– Да нет, спасибо.

– Я должна сделать вам укол.

– Нет, не должны. Уколы мне не нужны.

– Боюсь, это доктору решать.

– Вот пусть он придет и сам скажет. А пока я категорически против.

– Но у меня четкие инструкции…

– Вот и Эйхман[4] тоже так говорил, а что вышло? – Я неспешно покачал головой.

– Хорошо, – вздохнула медсестра. – Мне придется доложить…

– Пожалуйста, докладывайте, – сказал я. – Заодно сообщите доктору, что я утром намерен выписаться.

– Нет, это невозможно! Вы ведь даже ходить еще не в состоянии! И у вас серьезные повреждения внутренних органов…

– Ладно, посмотрим, – кивнул я. – Спокойной ночи.

Она вылетела в коридор, ничего не ответив.

А я снова лег и стал думать. Похоже, я в какой-то частной клинике – значит, кто-то оплачивает всю эту музыку. Но кто? Никаких родственников я вспомнить не мог. Друзей тоже. Кто остается? Враги?

Я еще немного подумал.

Ничего не придумывалось.

Ни малейшей идеи насчет предполагаемого благодетеля.

Вдруг я вспомнил: моя машина летит под откос на горной дороге, падает в озеро… Это – все.

Я был…

От напряжения я снова весь покрылся испариной.

Я не знал, кто я.

Чтобы отвлечься, я сел и быстренько снял бинты. Под повязками все было в порядке, значит, правильно я от них избавился. Потом разбил гипс на правой ноге металлическим прутом, вынутым из спинки кровати. Мною овладело странное чувство: казалось, нужно как можно скорее отсюда смыться, нужно успеть сделать нечто важное.

Я проверил правую ногу. Нормально.

Разбил гипс и на левой ноге, встал, подошел к шкафу.

Никакой одежды.

В коридоре послышались шаги. Я снова лег, прикрыв простыней снятые бинты и куски гипса.

Дверь опять приоткрылась.

В палате вспыхнул яркий свет; на пороге высился здоровенный детина в белом халате, рука его касалась выключателя.

– Что вы тут удумали? Сестра на вас жалуется, – сказал он.

Притворяться спящим больше не имело смысла.

– Неужели? – спросил я. – И что же она говорит?

Детина некоторое время, наморщив лоб, обдумывал мой вопрос, потом строго произнес:

– Вам пора делать укол.

– Вы что, доктор?

– Нет, но делать уколы право имею.

– А я отказываюсь, – заявил я, – на что имею полное право. Что вы на это скажете?

– Что укол я вам все равно влеплю, – ответил здоровяк и двинулся к кровати. В руке он держал шприц, которого я раньше не заметил.

Это был исключительно подлый удар, дюйма на четыре ниже пояса. Детина рухнул на колени.