С первыми дождями пришли и головные боли. Барабанящие по стеклу капли впивались в виски. Тусклый осенний свет резал по глазам. В сухие дни я просыпался с лёгким гудением в черепушке. Во время ливней я валялся на диване не в силах открыть глаза. Я боялся, что однажды за мной придёт матерь всех мигреней и разорвёт мою голову на части. Особенно, когда ветер усиливался, и шелест дождя за окном становился громче.
Волшебные красные таблетки обычно помогали. Боль не уходила совсем, но притуплялась. Опускалась на дно сознания, словно осадок. Сладкий чай слегка помогал. Мокрая тряпка на голову в особо тяжёлых затянувшихся случаях. Я с трудом ковылял до ванной, чтобы смочить её свежей холодной водой.
Я привык к головной боли. Она всегда была рядом. Преследовала меня с самого детства. Словно навязчивый нежеланный друг, у которого вечно проблемы и которому всегда что-то нужно. Я не привык к самой боли. К ней невозможно привыкнуть. С ней невозможно жить. Она всегда выбивала меня из моего привычного ритма. Иногда на полчаса, иногда на полдня. Но я привык, что она в любой момент может появиться. Я знал, чего ждать. Знал, что делать.
Матерь всех мигреней приходила ко мне нечасто. Может быть, раз в год. Головная боль такой силы, что её невозможно было терпеть. Раз в год я стонал, метался и мечтал о смерти. Иногда реже, иногда чаще. Я знал её. Я был с ней знаком. Боялся и ненавидел. Ждал её и надеялся, что она не придёт.
Когда в конце сентября начались первые осенние ливни, вместе с ними для меня начался и сезон мигреней. Тридцатого сентября я провалялся на диване полдня, прикрывая глаза рукой, слушая шум дождя по стеклу и молясь, чтобы красная таблетка наконец-то подействовала. После четырёх часов мучений и второй таблетки боль начала постепенно отступать. Я смог открыть глаза, взглянул на свою залитую бледно-серым светом комнату и вышел на балкон.
После дождя в воздухе висела приятная влажная свежесть. По окрашенному в закатные цвета небу были разбросаны тёмные ошмётки туч. Меня всё ещё мутило и немного подташнивало, но боль уходила. Я чувствовал облегчение. Я смотрел с высоты восьмого этажа на готовящийся к ночи город. Двор внизу опустел, в парке зажглись фонари, ещё дальше в высотных домах, за которыми уже спряталось закатное солнце, загорались окна. Между этими высотками тёмным пятном зиял пустырь с единственным заброшенным деревянным домом в два этажа. Большинство таких домов уже давно снесли и построили на их месте многоэтажки. Но этот всё ещё стоял, словно гнилой зуб в пасти древнего старика.
Самое приятное в головной боли – это когда она отступает. Чувство облегчения было почти эйфорическим. Я решил прогуляться и подышать немного приятным свежим воздухом. Я оделся и вышел на улицу в сгущающиеся сумерки.
Матерь всех мигреней настигла меня спустя несколько дней, и это был настоящий кошмар. Такой головной боли я не испытывал ещё никогда.
Я проснулся в середине дня со странной ломотой в костях и болью в мышцах и небольшим гудением в висках. Поначалу небольшим. И было ещё это странное чувство, что из моей памяти выпали последние несколько дней. Не то чтобы я совсем их не помнил, но они были окутаны лёгким туманом. Дни как дни, ничего особенного в них не происходило. Кажется. Но когда я попытался сосредоточится и вспомнить, тут-то огромный раскалённый шип и вонзился мне в правый висок. Я бы закричал, если бы не боялся, что от этого голова совсем лопнет. И думать о чём-либо – прошлом или будущем – я был больше не в состоянии.
Я стонал и метался. Я выпил большую красную таблетку и надеялся, что она поможет. Но спустя два часа ничего не изменилось и я выпил ещё одну. Руки тряслись, когда я судорожно глотал воду из большого синего стакана, смывая таблетку поглубже в глотку.
Я бредил. В голове мелькали какие-то странные образы и исчезали быстрее, чем я мог их запомнить. Я перекатывал голову по подушке, словно в лихорадке, Измерил температуру, но она была идеальной. Давление было повышенное, но не настолько. Я чувствовал себя больным. Не простудой, но какой-то странной, непонятной болезнью. Боль начиналась в голове, возле правого виска, и словно бы расходилась дальше по телу. Руки и ноги слегка немели и немного тряслись. Я бредил. Я умирал. Я хотел умереть.
После второй таблетки я ждал три часа. Пытался уснуть. Не шевелиться. Расслабиться. Отпустить. Иногда такое помогало.
Не в этот раз.
Моей последней надеждой, последним оружием, была ампула с мощным обезболивающим. Я доковылял на кухню. Нашёл шприц и нашёл лекарство. Руки плохо слушались, и мне пришлось совершить несколько попыток, прежде чем удалось попасть иголкой в ампулу и наполнить шприц. Мне было страшно делать укол и страшно не делать. Я был не в том состоянии, чтобы совершать с собой такие сложные медицинские процедуры, но хуже уже быть не могло. Если даже я и не умирал, моё состояние казалось хуже смерти.
Я укололся. Было больно, наверное, потому что руки тряслись. Впрочем, не больнее того, что я уже испытывал у себя в голове. Эффект был довольно быстрый. По крайней мере, первый эффект. Появилось головокружение, помутнение и отстранённость. Боль не ушла, но стало странным образом легче переносить её. Словно я наблюдал за собой со стороны.
