Раннее летнее утро. Воздух еще свеж и напоен ароматами роз, густо растущих вдоль главной дорожки в родительском саду. Чуть краснеет полоска неба на востоке. Поют соловьи. Безмятежное, прекрасное утро. Могло бы быть таким. Еще может остаться таким. Еще не поздно остановиться. Но Нарсия душит в зародыше шевельнувшееся подлое сомнение и решительно открывает дверь в дом, где живет мать и семья старшего брата. Сам Арам, к счастью, в отъезде, должен вернуться только после обеда. Он, пожалуй, единственный, кто мог бы помешать ее замыслу, просто применив силу, связав, заперев, да мало ли что, поэтому Нарсия специально всё спланировала так, чтобы уехать в его отсутствие.
— Нарсия, ты? — мать с невесткой уже не спят, хлопочут на кухне. — Что так рано? Что-то случилось? Почему ты так одета? — вопросы сыплются один за другим.
Старуха уже что-то подозревает, что дочь не обрадует ее вестями, хмурится, нервно поправляет седой локон, выбившийся из-под платка.
Боже, с чего начать? Столько раз репетировала свою прощальную речь дома, но сейчас все слова позабылись.
— Мама… я… уезжаю…
Вот, собственно, и всё.
— Как уезжаешь?! Куда? Зачем? — наступает старая Джалла.
— За границу. С детьми. Жить там буду, работать…
Повисло ошеломленное молчание. Но ненадолго.
— Да ты ополоумела, дочь?! — через несколько секунд пускается в атаку старуха. — Да ты хоть знаешь, сколько документов надо оформить на выезд, тем более с детьми?
— Знаю, — спокойно отвечает Нарсия. — Я уже всё сделала.
— А дом на кого оставляешь?
— Я продала дом. Дяде Рамону.
— Дяде Рамону! — со злобой выплевывает старуха. — Понятно, откуда ноги растут.
У дверей на кухню стоит побледневшая невестка Мариам и молча таращит глаза на Нарсию, неверяще, изумленно. Еще вчера та приходила в гости с Джаном и Лучией, и ничего не предвещало.
— Я запрещаю! — кричит Джалла.
— Мама, я всё решила. Я не останусь.
— И что тебе здесь не живется? Дом, земля. Сама здоровая, молодая, на лицо симпатичная. Завидная невеста. Любой с радостью женится. Еще б нос не воротила от хороших женихов.
И кто это «хороший жених», по мнению мамы? Брат Аррига, пьяница и дебошир, за которого по старинному обычаю ее пыталась выдать мужнина родня? Или же страшный и толстый пятидесятилетний вдовец с кучей детей — его ей подыскала ее собственная семья?
— Я не хочу больше замуж. Хватит.
— Что, тебе плохо с Арригом жилось?
Нарсия игнорирует вопрос. Не станет она говорить матери и детям, как на самом деле жилось ей с покойным мужем, хотя да, по всем меркам ей жилось хорошо, но только не по ее собственной мерке.
— Сама знаешь, какие законы хотят принять, — пытается объяснить свой выбор. — Ни учиться, ни работать нельзя будет женщинам, даже из дома лишний раз не выйти без разрешения мужа или опекуна.
— Всё это слухи!
— Не слухи. Женщин уже увольняют отовсюду. А в соседней провинции штрафуют, если появляешься на улице без платка…
— Сложно платок надеть? Испокон веку носили и сейчас поносите…
— Дальше будет хуже. Я не хочу этого для Лучии. И для себя тоже не хочу.
— Выдумали блажь какую-то: учиться, работать. Зачем? Да пока всю работу по дому переделаешь… Хозяйка, жена, мать — разве этого мало?
— Мало.
— Да куда ты пойдешь там работать? Своих, что ли, им не хватает? На панель, разве что.
От гнусного предположения Нарсия бледнеет, хотя куда уж больше. Впрочем, она ожидала чего-то подобного.
— На фабрику, упаковщицей. У меня есть приглашение.
— А жить где будешь? А детей куда денешь?
— Мама, я навела справки, списалась с людьми, всё будет в порядке. Будет жилье, будет школа, всё будет.
Джалла отходит от дочери, тяжело опускается в кресло, закрывает рукой лицо.
— Срам-то какой, какой срам! — вздыхает тяжело. — Дожила… Опозорила доченька на старости-то лет. Как соседям в глаза смотреть теперь буду? Уезжает одна за границу… Какой стыд, какой срам…
Небольшое затишье — надо воспользоваться им, чтобы уйти.
— Прощай, мама. Прощай, Мариам. Я буду писать. Будут деньги, буду присылать. Поезд уже скоро, надо еще успеть на станцию. Дядя Рамон с детьми ждут меня в повозке у ворот. Прощайте.
И Нарсия уходит. Следом с воем бросается мать, но Нарсия проворнее. На глазах слезы. От обиды, а еще оттого, что прощалась навсегда, никого из родных она не увидит больше. Но так надо.
***
Однажды знойным летним вечером, расплачиваясь в очередной раз, дон Матео сказал Нарсии:
— Наверно, тебе неудобно выполнять работу во всей этой твоей одежде…
Нарсия хотела было отмахнуться: мол, какое неудобно, она всегда так работала. Но оказывается, дон Матео еще не закончил:
— Если тебе слишком жарко и тесно в одежде, ты можешь снимать платье и работать в исподнем. Я никому не скажу.
Да что он такое говорит?! Она при детях-то неодетой никогда не появляется, а он говорит, чтобы убиралась в чужом доме да при мужчине в одной лишь сорочке! Может быть, и жарковато на самом деле, но как-нибудь она уж перетерпит, однако до подобного срама не опустится. Надо же было предложить подобное порядочной женщине! Даже из лучших соображений.
Однако следующие слова дона Матео сорвали покров тайны с его истинных соображений:
