– А я ведь говорил, надо пару недель в лазарете у нас полежать, чтобы рубец лучше поджил, так нет ведь, умные все, никто сведущих людей не хочет слушать, – ворчал пожилой лекарь. – Всё бы вам, молодым, поперёшничать да по-своему только лишь делать. Вишь оно как, до сих пор ведь из-под стежков шва выходит сукровица.
– Да это ничего, Поликарп Акимович, пускай помалу сочится, не страшно, если дурная, если грязная кровь уйдёт, – пробормотал Тимофей и, дёрнувшись, зашипел от боли.
– Тихо, тихо, всё, всё уже! – прикрикнул дядька. – Терпи, я тебе говорю! Всё, заматываю. – И начал сноровисто оборачивать просечённую руку холщовым бинтом. – Не сильно туго? – поинтересовался он, затягивая узел. – Не шибко перетянул?
– Всё хорошо, Акимович, – успокоил лекаря Гончаров. – Спасибо тебе, идти мне надо.
– Всё бегут они, всё спешат куда-то, – привычно пробухтел тот. – Ну так иди, не держу более, только завтра чтобы как штык, чтобы опять у меня тут в это же самое время был! И руку береги, поменьше ей двигай. Может, всё-таки лучше на шейную перевязь её взять?
– Нет-нет, всё хорошо, – помотав головой, ответил унтер-офицер. – Рука-то, она хорошо работает, ничего ей не мешает. Да чего уж там, рана-то ведь пустячная, царапина, скоро и так заживёт.
– Ну-ну, царапина. – Полковой эскулап кивнул вслед отходившему драгуну. – Эх молодость, молодость, видел бы ты, паря, сколько я из-за таких вот царапин рук и ног, пиленных врачом, потом закапывал. Тришка! – окликнул он смазывавшего дёгтем тележную ось нестроевого. – Как только закончишь, ведро воды мне кипячёной принеси. Эта всё уже, совсем плохая стала, а мне скоро двух «подстрелышей» из первого эскадрона обихаживать. – И выплеснул из медного таза грязную, бурого цвета воду на землю.
– Василий, у себя их благородие? – спросил у выхлопывавшего офицерскую куртку денщика Тимофей.
– Там, внутри они, – кивнув на шатёр, сказал тот. – Вместе с Павлом Семёновичем Никифора, писаря эскадронного, ругают. Чего-то бумагу какую-то потерял он, что ли, али не так, как надо, её составил, тетеря снулая, вот теперь и получает.
– Ох ты, как неудачно-то я пришёл, – вздохнув, проговорил огорчённо Гончаров. – Ещё и под горячую руку тут угодишь. Может, мне лучше попозже зайти?
– Да не-ет, ты чего-о. К тебе, Тимофей, расположение доброе у их благородий, не робей. Это уж писарюжке нашему кажную неделю они выволочку устраивают за его нерадивость и нерасторопность. Потому как он сам по себе сонный, словно бы старый мерин. А что поделать, обученных грамоте-то никаких других более у нас нет, вот потому его и терпят. Так бы давно уже в обоз нестроевым списали. Ладно, иди, вроде затихло там, не ругаются, – проговорил он, прислушиваясь.
– Пошёл, – кивнув, сообщил Тимофей и, обтерев ветошью сапоги, откинул полог командирского шатра. – Ваше благородие, младший унтер-офицер Гончаров! – Он вскинул ладонь к фуражной шапке.
– Проходи, – пригласил сидевший на топчане в исподней рубахе капитан. – И вот чего же я тебя, Павел Семёнович, не послушался ещё тогда, перед нашим первым Эриванским походом? А так какой хороший писарь у нас получился бы из Тимохи!
– Теперь-то уж что об этом говорить, Сергей Иванович, – проворчал проверявший бумаги Кравцов. – Ему теперь с Георгием прямой путь только лишь в вахмистры. Вот тут вот гляди, обалдуй, у тебя сумма опять не сходится. – Он ткнул пальцем в исписанный лист. – Ты, Никифор, считать, что ли, совсем разучился? И теперь здесь итоговое всё само собой уж не бьётся. Вот, вот же где, в провиантском закупе гляди! В полученном из полкового интендантства. Или ты из своего кармана два червонца выложишь?
– Ваше благородие, да я считал, я ведь пересчитывал, – бормотал побагровевший от волнения эскадронный писарь. – Тут цифир ну просто очень много, складывать их все надобно. Упустил, похоже, я немного. Простите, Христа ради! Всё переделаю.
– Э-э-эх, – вздохнул укоризненно штабс-капитан. – Только бумагу зря испортил. Теперь вот пересчитай заново всё, прежде чем на чистову́ю переписывать, потом опять мне её на проверку подашь. Принёс? – Он перевёл взгляд на Гончарова. – Всё, как я говорил, переписали?
– Так точно, ваше благородие, – заверил, кивнув, тот и отстегнул клапаны на перекинутой через плечо полевой сумке. – В переделанном рапорте поручика Копорского всё указано, как было. И про нападение на фуражную колонну, и как главного полкового интенданта убили. Как повозки персы порушили, и как часть имущества с собой они утащили.
– «…А будучи атакованы со всех сторон превосходящими силами неприятеля, бой вели оборонительно, прикрываясь повозками, потом, устояв, контратаковали напавших и обратили их в бегство…» – зачитал Кравцов вслух. – Ну вот, так уж совсем правильно будет. Ни к чему здесь расписывать, откуда это, с какой из сторон на колонну персы нападали и как там сам бой дальше строился. Большое начальство, Тимофей, оно ведь любит, чтобы на бумаге всё гладко было. Зачем ему в суть дела глубоко вникать? Подумаешь, обычная фуражировка. Ну да, персы набежали. Отбились от них, и ладно. Ильича вот только жалко, толковый, хороший интендант был. Какого теперь господин подполковник на его место подберёт? «…Воодушевляя нестроевых чинов и побуждая их к храбрым деяниям во время боя, был сражён наповал мушкетной пулей…» – выхватил он отрывок из текста. – Вот это правильно, это хорошо написано. Нужно будет и Крутикову сказать, чтобы он по-вашему теперь свой рапорт переписал. Правильно наверх доложимся, глядишь, и вдове, и детям Ильича всё легче будет устроиться без кормильца. Рассказывал он как-то, помнится, что наследник, сын у него есть?
